Вражда между Ефремом и Галаадом была забыта, единение Израиля осуществилось, и хотя не все извилистые пути, приведшие к этой великой цели, были придуманы Авиямом, все же именно он подтолкнул Иеффая на великие свершения. Авиям испытывал законную гордость. Но и досада тоже его разбирала: Иеффай не захотел скрепить объединение восточного и западного Израиля клятвенным союзом. И дело жизни Авияма осталось незавершенным.
В его изощренном мозгу родился последний хитроумный план. Западные колена никогда не признавали за старым Галаадом звания Судьи в Израиле, Верховного судьи. Теперь они должны будут признать его за сыном, оказавшим такую важную помощь Ефрему. Он, Авиям, предложит Иеффаю помазать его Верховным судьей. Тот наверняка согласится. И Верховный судья переместится из Шилома в Массифу, Галаад станет главным коленом Израиля, и он, Авиям, прежде чем уйти в погребальную пещеру, увидит цель своей жизни достигнутой.
Он взял в руку посох и направился в лагерь за городскими воротами, к Иеффаю.
Завидев его тощее лицо с крючковатым носом, густыми бровями и взлохмаченной бородой, Иеффай чуть ли не с радостью ощутил, как прежняя ненависть вновь подступила к горлу.
– Не обижайся на меня, отец и господин мой, – сказал он, – за то, что я так долго и пристально тебя разглядываю. Просто я еще ни разу в жизни не видел вполне счастливого человека: ты – счастлив вполне. Ты достиг всего, чего хотел. Я разлучен с аммонитянкой, Аммон раздавлен, Ханаан тоже, между восточным и западным Израилем нет вражды, и все это – дело твоих рук, твоя заслуга. Но расплачиваться за все это ты предоставил мне.
Авиям был стар и немощен, он еле держался на ногах, опираясь на посох, и очень сожалел, что сесть ему так и не предложили. Но душа его упивалась горечью, сквозившей в словах Иеффая. Все, что тот сказал, было истинной правдой. Ягве вложил в него, священника Авияма, свой высокий дух и ум, а тому достались лишь сильные кулаки. Кулаки делают то, что велит ум.
Так будет и впредь.
Он сказал:
– Я заронил в твою душу искру великой мысли Ягве. Ты раздувал эту искру, пока не вспыхнуло пламя. И если Израиль сегодня един, то в этом не меньше заслуг военачальника, чем священника. Мой долг показать это всему народу. Ты не должен довольствоваться долее званием судьи Галаада. Тебе пристало священное масло Верховного судьи, Судьи в Израиле.
Иеффай окинул тощего старца насмешливым взглядом.
– Ты так стар, – сказал он, – так немощны твои руки, а все хочешь играть на мне, да и на всем народе, словно на цитре. Ты очень упорен, старик, и я высоко ценю твердость твоей воли. Но любить тебя за нее не в силах. Я не друг тебе. В душе моей осталось мало огня, у меня нет больше ни друзей, ни врагов; но, когда я вижу твою огромную голову, первосвященник Авиям, я вспоминаю, что такое ненависть. – Он перевел дух. Авиям молчал, выжидая. И Иеффай, подумав, продолжал: – Я мог бы тебе сказать, что не нуждаюсь в твоем елее, ибо я сам себя помазал – кровью. Но ты, конечно, и на этот раз прав: если я буду помазан Верховным судьей, это укрепит власть Ягве на берегах Иордана. Прав ты и в том, что скрывается за твоими словами: Галаад станет тогда главным коленом Израилевым. Так что быть по сему, я принимаю твой совет. Пусть меня помажут Судьей в Израиле. И пусть произойдет это здесь, в Массифе, перед твоим Ковчегом и твоим Престолом.
Лицо Авияма просияло от радости, которую он и не пытался скрыть. Полюбовавшись его сияющим видом, Иеффай небрежно добавил:
– Но для того чтобы весь народ, как ты того хочешь, увидел, что Галаад и Ефрем ныне и впрямь едины, я попрошу совершить помазание первосвященника ефремлян.
Удар был так жесток и внезапен, что лицо Авияма помертвело. Этот Иеффай научился и ненавидеть, и мстить. Как коварно он повернул против него, Авияма, его собственные слова и лишил счастья остаток его дней. Однако священник овладел собой, не лишился чувств и, крепче схватившись за посох, ответил:
– Надеюсь, тебе удастся уговорить священника из Шилома приехать сюда.
В душе он надеялся, что Елеад откажется во второй раз ехать в Массифу.
Но решения соперника он уже не дождался. Поняв, что ему не удалось завершить дело своей жизни, он так расстроился, что умер через три дня после разговора с Иеффаем.
14
На следующий день после приезда Елеада в Массифу Самегар и его помощники вынесли Ковчег и Престол Ягве из скинии и поставили на площади у ворот. И как в тот раз, когда Авиям вручал Иеффаю судейский жезл, здесь собралась огромная толпа. Но теперь к воротам Массифы пришли не только галаадитяне, пришел весь Израиль. Четырежды семь колен и главных семейных кланов насчитывалось в Израиле, и все они послали сюда своих судей или священников приветствовать Иеффая в день помазания.
В первых рядах зрителей стояла Зильпа как старшая в роду. Вдумчиво смотрела она на Иеффая. Он не мешал ей управлять делами Галаада. Авиям умер, власть делить было не с кем, теперь она стала истинной матерью своего народа. Сын Елек, хозяйственный и расчетливый, умножал достояние семьи, сын Самегар был первосвященником, верным хранителем Ковчега; большего человек столь скромных способностей не мог и требовать. И все же более других сыновей Галаада возвысился этот ублюдок, сын Леваны. Своими подвигами он объединил Израиль, и слава его, равно как и ужас, внушаемый его именем, ограждали страну не хуже прочной стены. Но, глядя на человека, восседающего на престоле Верховного судьи, Зильпа не ощутила ни ненависти, ни зависти. Лицо его окаменело и казалось частью каменного престола. Он не был счастлив, сын Леваны.