1
История Иеффая описана в Книге Судей Израилевых. Эта Книга – седьмая в Ветхом Завете – повествует о завоевании коленами Израилевыми земель по обе стороны реки Иордан. События, о которых сообщает Книга Судей, происходили в период между 1300 и 1000 годами до нашего летосчисления. Но авторы Книги, оставившие нам их описание, жили в IX или VIII веке до н. э., а последняя редакция текстов была предпринята, вероятно, даже лишь в VI веке до н. э., и этим позднейшим переписчикам мир древних текстов стал уже чужд. Кроме того, им хотелось придать описываемым событиям более благочестивую окраску. Поэтому Книга Судей в ее нынешнем виде весьма сумбурна и полна противоречий.
Тем не менее она содержит тексты, относящиеся к наиболее сильным и впечатляющим текстам Ветхого Завета: великолепную военную песнь Деворы, народные сказания о Гедеоне, «драчуне» и «рубаке», истории о силаче Самсоне и филистимлянах и, главное, легенды о Иеффае.
В сорок семь предложений, повествующих о жизни Иеффая, пятого по счету Великого судьи в Израиле, вплетены четыре очень древних текста, возникших в разное время и первоначально не имевших между собой ничего общего. Очевидно, в основе этих четырех источников лежит подлинный исторический материал, но очевидно также, что более поздние авторы и редакторы его исказили. События просто не могли происходить так, как их излагает Библия.
Начнем с истории о том, как Иеффая, незаконнорожденного сына судьи Галаада, братья лишают наследства и изгоняют из страны, но потом, когда он во главе банды разбойников приобретает власть и силу, в час опасности старейшины призывают его вернуться и делают вождем всего народа. К этой истории примыкает рассказ о переговорах, по ходу которых Иеффай весьма находчиво, с помощью теолого-юридических аргументов, пытается доказать вражескому царю, что Израиль имеет права на земли к востоку от Иордана. Рассуждения эти звучат странно в устах главаря разбойников, описанного в первой истории; кроме того, более поздний автор, приписавший ему эти рассуждения, еще и путает вражеских богов. Затем следует третья история – наиболее прекрасный и волнующий рассказ о клятве Иеффая и принесении им в жертву Богу собственной дочери; в этом рассказе, написанном истинным художником слова, позднейшие обработки мало что изменили. Четвертый эпизод, присовокупленный к первым трем без всякой видимой связи, сообщает о варварской и бессмысленной братоубийственной войне между родным коленом Иеффая и ефремлянами – войне, оканчивающейся чрезвычайно жестокой кровавой расправой на потеху победителям.
Итак, все это поздний редактор Книги Судей втискивает в сорок семь предложений, а поскольку эта Книга вошла в число канонических текстов Священного Писания, эти сорок семь предложений сохранялись в неприкосновенности в течение тысячелетий.
Но живыми остались лишь те десять предложений, в которых неизвестный автор примерно IX века до н. э. взволнованно и волнующе рассказывает о клятве и жертве Иеффая.
Именно эта история из всей жизни Иеффая, только она одна, покоряла воображение последующих поколений. Поэты, музыканты, художники вновь и вновь возвращались к ней в своих творениях. Шекспир, весьма редко упоминающий библейские имена, в трех местах говорит о Иеффае, его дочери и кровавой клятве, в том числе один раз в «Гамлете». Ослепший в старости Георг Фридрих Гендель в самую страшную пору своей жизни написал великую ораторию о Иеффае и его обете.
2
Самые ранние из известных нам текстов о принесении в жертву любимых и близких людей возникли в одно и то же время в Израиле и в Элладе, примерно в IX веке до н. э. Именно тогда поведал один из авторов киклической эпической поэмы «Киприи» об Агамемноне, приносящем в жертву свою дочь Ифигению, а другой греческий автор изложил историю Идоменея, который, выполняя роковой для него обет Посейдону, убивает своего сына, В тот же период израильский автор, которого мы обычно именуем Элохистом, рассказал о жертвоприношении Исаака, и в тот же период возникла история о клятве Иеффая.
В те времена в обеих странах еще приносились человеческие жертвы; однако как еврейские, так и греческие авторы, очевидно, уже воспринимали принесение в жертву сына или дочери как нечеловеческую жестокость. И – конечно, независимо друг от друга – смягчали древние тексты. Давая обет, Идоменей вовсе не имеет в виду собственного ребенка, точно так же и Иеффай не обещает этого прямо; обе клятвы лишь окольным путем настигают детей. В последний момент Бог щадит предназначенного ему в жертву Исаака. Ифигению тоже спасают. Девятому веку были свойственны более мягкие, человечные нравы и обычаи, и авторы этого века уже не одобряли кровавые клятвы праотцев. Они наивно перемещали героев своих сочинений, живших на пять столетий раньше, в собственный век и, при всем восхищении, испытывали перед ними некоторый ужас. Они не знали или не придавали значения тому, что воззрения и обычаи людей изменились. У них Агамемнон или Иеффай думали и действовали так, как думали и действовали они сами.
Нынче мы, обладающие результатами многовековых исследований, лучше, чем Гомер, знакомы с жизненными обстоятельствами периода Троянской войны. Мы знаем значительно больше, чем библейские авторы, об обычаях и мироощущении людей в конце бронзовой эры – эпохи, в которой правили и воевали судьи Израилевы. Мы знакомы лучше, чем редакторы Книги Судей, с представлениями о Боге, которые могли толкнуть такого человека, как Иеффай, предложить собственную дочь в жертву Богу.
3
С самого детства, когда мне пришлось потратить много труда, переводя Книгу Судей с еврейского на немецкий, меня не отпускал страшный рассказ о клятве Иеффая. Мой учитель – кстати, в высшей степени неодобрительно относившийся к этой клятве – дополнил библейский текст историями, которыми более поздние толкователи Библии, авторы комментариев «Таргумим» и «Мидрашим», сопроводили первоначальный текст: о том, как дочь Иеффая Шейла ходит от одного раввина к другому и уговаривает их сослаться на Писание и объявить клятву отца недействительной; как Бог, возмущенный кощунственной клятвой, насылает на раввинов слепоту; как первосвященнику, сознающему необязательность клятвы, гордость не позволяет самому пойти и сказать об этом Иеффаю, а тот, в свою очередь, слишком самолюбив, чтобы идти к священнику на поклон, и как в наказание за это священник лишается своего сана, а у Иеффая начинают отмирать конечности, так что его тело оказывается погребенным по частям в разных местах.
Позже я приступил к методичному изучению Библии. И то, что археологи, историки и филологи раскопали в земле и во множестве древних документов и как они из всего этого восстановили действительность давней истории стран в долине Иордана, показалось мне интереснее и увлекательнее, чем любой детектив. Постепенно библейские образы, которые я видел глазами ребенка, слились в моем представлении с людьми, которых открыла мне наука. Отрывочные, противоречивые истории о Иеффае, рассказанные Библией, органично сложились друг с другом и приобрели законченность, как только я получил возможность поместить их в соответствующую им эпоху и в соответствующие ей обстоятельства. Мало-помалу дикий, кровавый, великий и несчастный главарь разбойников Иеффай из библейской истории обрел черты исторически достоверной личности.
Я увидел его в стране Галаад в окружении потомков многих поколений пастухов-кочевников, лишь с большим трудом привыкающих к новым для них условиям оседлой жизни. Я увидел, как он, частично по своей воле, частично из-за гонений, спасается бегством в дикий край «тоху». Увидел, как он борется с опасностями, поджидавшими его в «тоху», и с царьками сопредельных обжитых областей.
Велик был соблазн изобразить всю эту страну и все это время. Тут и древние города к востоку и западу от Иордана, защищенные мощными крепостными стенами и изобилующие прекрасными и полезными изделиями – плодами тысячелетий развития технической мысли, гордые своими порядками. Тут и правители этих городов, которые долгие века были данниками фараона Египетского или великого царя Вавилонского; но теперь великие царства на юге и севере захирели, правители земель вокруг Иордана обрели независимость. И в это время над ними нависает новая угроза: кочевые колена израильтян, с давних пор совершавшие набеги на густонаселенную страну, теперь, когда старой центральной власти не стало, полчищами вторглись в ханаанские земли и захватили большую часть свободных земель и небольшие города. Они угрожают уже и древним, укрепленным и богатым городам, некоторые из которых успели захватить или разрушить. Захватчики хранят свои старые кочевые обычаи, ненавидят и презирают цивилизованность аборигенов. Но в то же время осознают, что только принятые у тех порядки соответствуют оседлому образу жизни, и постепенно сами перенимают древние обычаи и взгляды новой для них страны. Мне показалось заманчивым изобразить сумбурное скопление этих народов и колен, обладающих разными воззрениями и традициями, одни из которых только еще нарождаются, другие уже исчезают, а также описать изменения, которые такая динамичность общества неизбежно вызывает в отдельной личности.
Но за время моих занятий я выделил из общей массы библейских персонажей Иеффая: вот он стоит под блеклым и пустым куполом неба одинокий, мятежный и великий, и душа его – арена всех конфликтов и противоречий его времени. Он враждует с оседлым народом и с племенами кочевников, он принадлежит и к семье своего отца, но и к племени матери. Он восстает против Бога оседлой жизни, но и против бога огня и вольных просторов «тоху». Он восстает против священника из рода своего отца, против царя матери и против себя самого.
Итак, этого человека, великого и одинокого, выделил я из всех людей, и уже рука не поднималась как-то преуменьшить его и отодвинуть в тень, живописуя тогдашний красочный и перенасыщенный мир во всем его многообразии. Я отважился на обратное – изобразить динамику эпохи в нем одном. Попытался путем описания изменений в его внутреннем мире выявить развитие общества во всех странах по обоим берегам Иордана.
Более того, я вознамерился придать моему Иеффаю значимость типа, не лишая его индивидуальных черт. Его судьба, кажущаяся столь уникальной и удивительной, должна была стать притчей.