Человек на вершине башни продрог. К тому же поездка была утомительной. Уже долго стоит он здесь и смотрит на желтую пучину, глаза у него разболелись. Уже давно он не Девкалион, и ему даже трудно сохранить жесты Нерона: в глубине души он стал горшечником Теренцием. Он слегка дрожит, убоявшись вдруг собственного величия. Глядя на погружающуюся во тьму Апамею, он думает:
«Какие огромные богатства гибнут здесь – десять миллионов, двадцать миллионов! Сколько хлеба, и сыра, и вина можно было бы купить на эти деньги, сколько глины и бронзы для статуй! И все это ради меня! Мой отец прав был, что назвал меня этим гордым и смешным именем – Ма`ксим. Но если бы он предвидел все это, он, наверное, испугался бы и дал мне другое имя. Ибо хорошо это кончиться не может».
17
«Неделя ножей и кинжалов»
Страшное преступление, которое совершили христиане, подстрекаемые императором Титом, вызвало волну возмущения по всей Сирии. Гарнизон за гарнизоном срывал со своих боевых значков изображения Тита и заменял их изображением Нерона. Большая часть Четырнадцатого легиона и многие части Пятого, Шестого, Двенадцатого перешли на сторону Нерона. Туземное население кипело злобой на Тита, Дергунчика и всю преступную шайку. Правительство с трудом подавляло беспорядки, вспыхивавшие в разных городах и даже в некоторых кварталах Антиохии. Пока нечего было и думать о выступлении против расположенных по берегу Евфрата крепостей, которые перешли к Теренцию, – тем более что и армия была ненадежна.
Варрон с полным правом мог сообщить Великому царю Артабану, что Нерон прочно держит в своих руках почти четвертую часть императорской провинции Сирии, с крупными городами и фортами. Согласно данному обещанию, Артабан послал войско и деньги другу своему, императору Нерону.
Кнопс гордился, что идея, породившая этот грандиозный успех, созрела в его голове. Он полагал, что имеет право на то, чтобы и в других вопросах следовали его советам, а не советам благородных господ, Варрона и Филиппа. На ближайшем заседании кабинета он внес предложение: чтобы закрепить достигнутые успехи, императору следовало бы прервать на время политику милосердия и на неделю предоставить ему и Требонию право творить скорый и суровый суд.
– Необходимо позволить тем приверженцам императора, верность которых вне всяких сомнений, без долгих проволочек покончить с его злейшими врагами, – заявил он в заключение. – Я предлагаю поручить мне и генералу Требонию организовать для этой цели своего рода добровольную полицию. Подготовительные меры уже проведены, мы добыли вполне надежные списки. С помощью таких полицейских отрядов мы хотели бы, если император соизволит дать свое согласие, одним махом уничтожить опаснейших из его врагов.
Варрон и царь Филипп недовольно смотрели в пространство.
– Почему, – шепнул царь Филипп Варрону, – этот человек говорит «одним махом», а не «одним ударом»?
– Потому что безошибочный инстинкт подсказывает ему всегда самое безобразное и самое вульгарное слово.
Требоний между тем бурно поддержал предложение Кнопса. Император улыбнулся милостиво и рассеянно, ему нравилось мрачное, лихое и грозное выражение: «Неделя ножей и кинжалов». Кроме того, он был благодарен Кнопсу за гордые переживания той ночи – на башне Апамеи.
– Неделя ножей и кинжалов, – мечтательно сказал он, глядя в пространство.
Варрон и царь Филипп молчали, не было никакой надежды преодолеть упрямство этого сброда. Кто призывает на помощь чернь, должен делать ей уступки.
Император подписал документы, которые Кнопс и Требоний представили ему. Кнопс – в Эдессе, Требоний – в Самосате, собрав небольшие отряды людей, именуемых «Мстители Нерона», обрушились на своих врагов. Они легко могли любого, кто был им не по душе, заклеймить как врага императора, как приверженца Тита или Христа, бога этой отверженной бунтарской секты. Во всех городах на Евфрате, в Коммагене и в Эдессе «Мстители Нерона» врывались по ночам в жилища неугодных им людей, убивали, громили, бросали в тюрьмы, истязали, насиловали, забирали добычу и уводили в рабство.
Христиан Междуречья Кнопс не позволял убивать в большом числе. Он приберегал их для агитационных целей. Он хотел устроить на глазах всего света громкий, эффектный процесс против них. На суде он намерен был доказать, что узурпатор Тит и его чиновники заключили против добрых, честных сирийцев заговор, непревзойденный по своей подлости, чтобы отомстить им за верность законному их господину, цезарю Нерону.
Высокомерная прихоть ввела Кнопса в искушение: он решил приберечь для процесса Иоанна с Патмоса. Актера он терпеть не мог. Не нужно было презрительных высказываний Иоанна о Теренции, чтобы восстановить против него Кнопса. Кнопса раздражало все в Иоанне – его натура, его голос, его лицо, его христианство. Он хотел заполучить его в руки, играть им, измываться над ним. Он дал задание одному из отрядов «Мстителей Нерона» во что бы то ни стало доставить к нему этого человека целым и невредимым.
Ночью посланцы Кнопса ворвались в жилище Иоанна. С самим жилищем и его содержимым они могли делать что угодно, только Иоанна им было велено доставить живым. Они стащили его и сына его Алексая с постелей и молча, деловито, мастерски принялись громить все, что было в доме.
Иоанн следил за ними с каким-то надменным интересом. Они взялись за его книги и рукописи. Это его грех, что он не мог расстаться с мирскими, с суетными вещам, что он сердцем предался языческим классикам, вместо того чтобы служить лишь слову божию, и если он вынужден теперь беспомощно наблюдать, как эти животные уничтожают книги, то это заслуженная кара. Сжав губы, смотрел он, как они рвут в клочья драгоценные свитки и пергаменты. Сейчас в их ручищи попали свитки с драмами Софокла – любимейшие из всей его библиотеки. Хороший пергамент не поддается, его нельзя изорвать так, как им хочется. Они топчут его, справляют над ним нужду. До этой минуты Иоанн стоял спокойно, но теперь, когда приходится молча смотреть, как они позорят эти свитки, эти творения, полные высокой, звучащей сквозь века мысли, – он не может сдержать тяжкого стона. Юный Алексай, несмотря на смирение и покорность воле божьей, которым учил его отец, был не в силах сдерживаться, услышав его стон. Он бросился на разбойников и варваров и молча, ожесточенно стал бить их слабыми кулаками. «Мстители Нерона», довольные, что, по крайней мере, с этим можно не церемониться, убили его. И вот он лежит распростертый среди изорванных книг. Иоанн закричал, завыл, страшно, дико. Но они помнили приказ Кнопса и не нанесли Иоанну ни одного удара. Они даже не велели ему замолчать, не заткнули ему кляпом рта, – только крепко держали его, чтобы он не мешал им, и потешались над бессильными стонами человека, глядевшего, как они молча и усердно заканчивают свое дело. Затем, согласно приказу, они доставили Кнопсу Иоанна целым и невредимым.
Так прошла «Неделя ножей и кинжалов» в Эдессе. Царь Маллук все еще путешествовал вдали от своей столицы. Глубоко дыша, он наслаждался в пустыне свободой, которой лишали его в Эдессе эти люди с Запада. С незнакомыми спутниками, сам никому не знакомый, он раскидывал лагерь под яркими высокими звездами и, сидя у водоема, наслаждаясь покоем, рассказывал случайным спутникам запутанную глубокомысленную сказку о человеке, который был горшечником, потом, благодаря счастливому положению звездных богов Ауму, Азиса и Дузариса, стал на время повелителем мира.