Затем началась та обстоятельная, великолепная церемония, предназначенная для того, чтобы каждому внушить мысль о неповторимости и божественности восточного властителя. Занавес раздвинулся, корона реяла, торжественно стояли священнослужители в золотых своих бородах, пламя «ореола» светилось, пали ниц сверкающие царедворцы. Нерону нелегко было остаться на ногах среди повалившихся наземь сановников, и в ушах у него словно издалека зазвучала песенка:
Но когда Артабан снизошел до него и собственными устами произнес несколько слов в ответ на приветствие своего друга, западного императора, угасло все ослепительное великолепие, перед которым даже Нерону пришлось опустить глаза. Нет, человек с таким будничным, негибким, сухим голосом лишен величия. С чувством глубокого удовлетворения увидел Нерон, что на этой земле он был единственным, кто обладал подлинным «ореолом».
13
Справедливость – фундамент государства
Цейоний сиял. Теренций и Варрон бежали, Филипп и Маллук «готовы были начать переговоры», это значило, что они в туманных, цветистых выражениях заявляли о своем решении сдаться. Оставался, правда, еще победитель Артабан. Но Цейоний превозмог себя, он намерен был отменить свое прежнее решение и признать Артабана. Опираясь на свое боеспособное войско, Цейоний надеялся за это признание выжать из Великого царя побольше и прежде всего добиться выдачи Варрона и Теренция. Его радовала возможность выкурить этих молодчиков из их последней норы. Но он подавил свое нетерпение, чтобы предварительно по возможности укрепить позиции. Лишь тогда он начнет переговоры с Артабаном, когда тот будет знать, что Цейоний облечен полномочиями в случае необходимости выступить против парфян. Со счастливым, мальчишеским нетерпением ждал он депеши из Рима.
Депеша была иного содержания, чем предполагал Цейоний. Правда, император Домициан предписывал ему держать армию в боевой готовности на случай похода в Месопотамию. Но дальше в депеше значилось: «Более никаких заданий мы для вас не предусмотрели. Мы приказываем вам: приведя армию в боевую готовность, передать знаки власти – секиры и розги – новому губернатору, которого мы назначим для управления нашей провинцией Сирией. После передачи знаков власти мы ждем вас в Рим».
Дергунчик в буквальном смысле слова лишился чувств. Был сверкающе-яркий весенний день, для него же свет померк. Если за последние несколько месяцев он помолодел на пять лет, то в эти несколько минут он постарел на десять. Безумные планы теснились в его голове. Он, сухой, добросовестный чиновник, подумал было – это длилось несколько мгновений, – не перейти ли и ему самому на сторону мятежников, Варрона и Нерона. Но, думая об этом, он уже знал, что все это пустой бред, и некоторое время сидел совершенно опустошенный. «Вертись, юла». Новый повелитель поведет армию, его армию, которую он так великолепно вымуштровал, через Евфрат и с триумфом – обратно, в Антиохию. Он же, Цейоний, будет прозябать в Риме со своим ларем, задернутым покрывалом, стареющий, никчемный человек, и все, что останется от него на Востоке, – это веселые остроты и прозвище Дергунчик.
Жизнь Цейония потеряла смысл. Но он был добросовестный чиновник и по-прежнему исполнял свой долг и свои обязанности.
Уже спустя несколько недель прибыл новый губернатор. Это был Атилий Руф, молодой еще человек, с бесстрастным лицом, очень спокойный по характеру, с безупречными манерами. Деловито и холодно признал он заслуги Цейония в организации армии и попросил не торопиться с передачей знаков власти – фасций, пока сам Атилий Руф не войдет обстоятельно и без поспешности в дела управления.
Это были мучительные недели. Цейоний еще сидел в своем дворце, облеченный знаками власти. Но распоряжения императора и сената посылались другому, более молодому, пока незаметному, но подлинному властителю, и весь свет знал, что Цейоний отставлен. Он оказался не на высоте положения, он был повинен во всей этой великой кутерьме, и ему на смену пришлось послать другого, который должен выпрямить то, что Цейоний искривил и испортил. Он же должен пока по-прежнему представительствовать, устраивать приемы, подписывать приказы.
Всей душой призывал он день, когда ступит на корабль, когда очутится в море и больше не будет видеть этих насмешливых восточных лиц. Но он был воспитан в духе стоиков, он плотно сжимал губы и исполнял свой долг. Атилий Руф покровительственно сообщал в Рим, что они с Дергунчиком ладят; Дергунчик – добропорядочный чиновник.
Однажды все-таки добропорядочный чиновник неожиданно изменил своей так бережно хранимой корректности, причем без видимой причины. Атилий Руф осведомился лишь, как лучше всего, не вызывая дипломатических осложнений, сообщить Варрону о решении сената. Цейоний покраснел и, с трудом сдерживаясь, спросил, можно ли ему знать, о чем идет речь. Конечно, ему можно знать, ответил Атилий Руф и рассказал, в чем дело. Сенат вынес решение по поводу жалобы Варрона на неправильно взысканный инспекционный налог. Сенат постановил: жалоба справедлива, двойное обложение доказано, казна обязана вернуть Варрону неправильно взысканные с него шесть тысяч сестерциев. В Риме придают большое значение тому, продолжал Атилий, чтобы Варрону вручены были по всей форме как это решение сената, так и обвинение в государственной измене.
И тут случилось невиданное. Цейоний, стоик, о котором рассказывали, что он не один удар судьбы принял с достойным удивления самообладанием, несколько раз глотнул воздух, провел, глубоко взволнованный, кончиками пальцев одной руки по ладони другой, и, когда Атилий, желая помочь ему справиться с волнением, заговорил о чем-то безразличном, Цейоний вдруг встал, выдавил: «Извините!» – и бросился вон из комнаты.
Атилий Руф покачал головой. Значит, было какое-то зерно правды в разговорах о том, что Восток доводит до расстройства нервов и лишает рассудка даже самого трезвого чиновника.
14
Реальная политика
Еще не успев принять знаки власти, Атилий Руф начал переговоры с Артабаном. Сомнения в законности притязаний Артабана, писал он ему, устранены его победой, явившей смертным волю богов, и Рим, в принципе, готов возобновить с Артабаном, как с признанным повелителем Парфянского царства, традиционный договор о дружбе. Предварительно, однако, необходимо ликвидировать разногласия, которые в последнее время возникли между обеими державами. Рим – признанием Пакора, Артабан – признанием самозванца Теренция нарушили взаимную дружбу. Новый губернатор надеется, что Артабан так же энергично постарается избавиться от этого самозванца, как Рим от претендента Пакора. Он просит поэтому Великого царя отказать мошеннику в праве убежища, которым тот злоупотребил, и выдать его, а также бывшего сенатора Варрона, дружественному Риму.
Артабан ответил уклончиво. Он готов рассмотреть вопрос о выдаче Риму человека, которого многие признают законным императором, но пусть Рим сначала даст обязательство ни под каким видом не мстить дружественным Артабану князьям и властителям Месопотамии, которые, следуя его примеру, признали Нерона.
На основе этих посланий начался длительный торг. Руф Атилий заявил, что готов освободить от наказания месопотамских князей, но за это он требует полномочий на усиление римских гарнизонов в их княжествах. В ответ на это Артабан потребовал разрешения укрепить свои собственные стратегические позиции в Междуречье. Обе стороны знали, что ни одна из них не допустит срыва переговоров, каждая сторона всячески старалась обойти другую, ни одна не поддавалась на обман, и обе умели выжидать. Проходили недели за неделями, прежде чем договор принял окончательную форму.
Наконец все было готово, и оставалось лишь определить день для обмена грамотами.