– Да, – весело заключил он, – это очень приятно, что мы все же изловчились и нашли способ, как соединить законы политической мудрости с законами гостеприимства.
Он сказал: «изловчились», и это простонародное выражение странно прозвучало в его с трудом построенной греческой фразе. Варрон же ласково и радостно рассмеялся; еще немного – и он похлопал бы царя по плечу.
15
Варрон исчезает на Востоке
На следующий день после беседы с царем Варрону доставлен был с нарочным приговор сената по поводу его жалобы на двойное обложение. Тот же нарочный одновременно принес ему запечатанный мешок с шестью тысячами сестерциев, шестьюдесятью золотыми монетами. Варрона это послание развеселило до глубины души, он прочел приговор, распечатал мешок, набрал пригоршню золота, пропустил монеты между пальцами. Потом он спросил у нарочного, не возьмет ли тот письмо, чтобы на обратном пути через Антиохию доставить его Цейонию, и дал ему в награду мешок с шестьюдесятью золотыми монетами.
И вот он пишет свое последнее письмо на Запад:
«Разве мы с вами, мой Цейоний, не поступили оба, несмотря на наши пятьдесят лет, как зеленые юнцы? Игра кончена. Это была глупая игра, мы оба проиграли. Выиграли другие.
Я исчезаю навсегда, милый Цейоний, и вы будете избавлены от человека, которому обязаны прозвищем Дергунчик. Но я солгал бы, впрочем, если бы сказал, что раскаиваюсь: да, и сейчас еще, готовый исчезнуть, я улыбаюсь, вспоминая вас и ваше прозвище.
Наша игра стоила мне дорого. В приложении к этому письму вы найдете точный подсчет, сколько именно. Вы увидите: это почти все, что у меня было. Я ничего не оставляю здесь, кроме моей дочери. В том состоянии, до которого я довел ее, Марция не столь уж приятная дама. Но Востока она никогда не любила, и я очень прошу вас, Цейоний, принять в ней участие и доставить ее в Италию. Сделав это, вы очень бы утешили меня. В конце концов, игра наша велась из-за этих шести тысяч сестерциев, и формально вы проиграли.
Я никогда не питал к вам ненависти, любезный Луций, и думаю, что в глубине души и вы сохраняли ко мне немного симпатии. Примите же последнюю улыбку и искренние пожелания от вашего Варрона».
К письму он приложил расписку на шесть тысяч сестерциев со счетом прибылей и убытков на оборотной стороне. Последней статьей в графе «Убыток» значилось: «Варрон исчез».
И он стал готовиться к уходу в бродяжничество.
В последний раз он открыл душу перед западным человеком – перед Марцией. Он сказал Марции, белолицей и прямой, что она будет пользоваться у Артабана добрым и верным покровительством. Если же она хочет вернуться на Запад, в Рим, она сможет сделать и это; деньги ей обеспечены, к ней, вероятно, явятся, ее позовут и отвезут. Затем он передал ей ларец с документами – содержание всей его жизни.
– По всей видимости, – продолжал он, – игра моя окончательно проиграна. Повинен в этом бедный дурачок Теренций, который единственный раз в жизни захотел действовать самостоятельно и, конечно, натворил глупостей. Но я не сержусь на него, и, если тебе придется говорить с ним до того, как они доставят его в Антиохию, передай ему, что Варрон ему кланяется и желает легкой смерти. Если тебе кто-нибудь скажет, что я затеял все из-за ссоры с Дергунчиком, промолчи. Но я надеюсь, ты понимаешь, что это вздор. Я не такой уж идеалист, но, если бы мной не руководила идея, я не стал бы действовать. Вольно и в то же время невольно я служил идее. Все равно: не я – другой явился бы и попытался восстановить царство Нерона. Если бы я не создал этого Нерона, другой создал бы другого Нерона: может быть, более корыстный творец создал бы еще худшую тварь.
– В сущности, – сказал в заключение этот неисправимо легкомысленный оптимист, – хотя исход дела не говорит в мою пользу, я действовал все же правильно и разумно. Идея устранения различий между Западом и Востоком выросла и окрепла во всем мире, и в этом есть и доля моей заслуги. Вполне логично, что я теперь окончательно растворюсь в Востоке. Я не жалею об этом.
Марцию, молча слушавшую отца, охватил хаос мыслей и воспоминаний. То, что отец погружается в это нелепо пестрое море Востока, логически завершает его беспутную, необузданную жизнь. И ее бессмысленное одиночество – такая же логическая развязка ее жизни. Так должна кончить жизнь женщина, которая предназначена была стать сначала весталкой, потом супругой какого-нибудь претора, консула, губернатора и которая вместо этого провела краткие годы своей молодости среди полулюдей Востока и стала женой импотента, мошенника и раба. До этого пункта она мыслила еще четко. А дальше в мыслях и чувствах Марции начинался хаос: в запутанный клубок сплетались видения жизни и смерти, весталки и продажной девки, Нерона, Теренция и Фронтона, и все эти обрывки представлений, мыслей и чувств перемешивались с непристойными словами, которые Фронтон любил говорить в минуты страсти. Когда отец кончил говорить, Марция стала улыбаться своей странной, безумной улыбкой и что-то тихо напевать. Варрон смолк, а она все еще продолжала что-то мурлыкать. Варрону показалось, что на мотив песенки о горшечнике она пела свои, какие-то непонятные слова. Слова эти, монотонный напев и образ загадочно улыбающейся Марции – было то последнее, что Варрон унес с собой в бродяжничество.
Несколько дней спустя царь Артабан облачился в свое тяжелое сверкающее царское одеяние, нацепил золотую бороду, уселся за занавесом на трон, велел подвесить над головой у себя корону и обменялся с послами римского губернатора грамотами, в которых изложены были условия продления договора о дружбе между его царством и Римской империей.
Цейоний, еще не дочитав до конца письмо Варрона, решил просьбу его исполнить. Но это легче было решить, чем сделать. Марция отказывалась ступить на корабль, если ей не разрешат взять с собой урну с прахом Фронтона. Урна же эта была установлена в Эдессе и свято чтилась. Царь Маллук не хотел выдавать прах гостя, которому он чем-то был обязан. Шарбилю пришлось многократно обращать внимание царя на то, как сильно тот компрометирует себя, не отдавая прах Фронтона; наконец Маллук уступил. И вот Цейоний и Марция сели на корабль, отплывавший в Рим, Атилий Руф хотел было из вежливости проводить на корабль эту необычную пару, но Цейоний поблагодарил и отказался.
Едва он прибыл в Рим, как император вызвал его на аудиенцию. Свидетелей на этой аудиенции не было, но известно, что молодой император любил зло поиздеваться над беззащитными партнерами. Надо полагать, что эта аудиенция была не из приятных для губернатора, у которого оказалась столь несчастливая рука. Те, кто видел Цейония, когда он вышел из рабочего кабинета императора, где пробыл очень долго, рассказывали, что он шатался, как пьяный.
О дальнейшей судьбе Луция Цейония, консула и генерал-губернатора императорской провинции Сирии, и Марции Теренции, супруги Теренция Максима, некоторое время называвшего себя Нерон Клавдий Цезарь Август, ничего не известно.