Флот решает всё

22
18
20
22
24
26
28
30

— Что, они больше не совались?

Пояснять кто это такие эти «они», не требовалось.

— Пока нет. Видать, крепко мы им наподдали, вот и не решаются. И то сказать — два десятка убитых, да живыми взяли две дюжины, почти все пораненные. Ихнее высокобродие Вениамин Палыч велели их вместе с нашими ранеными в овражке укрыть, за крепостью — там бабы с дитями от обстрела прятались. Егора-то туда же понесли, на носилках. Плох он, хотя, кажись, дышал…

— А Тимофей где?

— С ним отправился. Там побитых много, а других фершалов у нас нетути…

Матвей хотел поправить унтера, что Тимофей — не фельдшер, а студент-медик, но не стал. Какая разница, в самом деле? Главное — что снаряды и пули больше не свистят над головой, и даже французская эскадра, кажется, притомилась палить, и все три её корабля стоят неподвижно на морской ряби словно белоснежные обломки каких-то причудливых айсбергов, в которые зачем-то понавтыкали мачты и слабо курящиеся дымками трубы.

Матвей подобрал брошенный Осадчим револьвер– действительно, его собственный, американской системы Джонсона, купленный ещё в Москве, в оружейном магазине. Сейчас стыдно даже вспомнить, как он выбирал тогда оружие, представляя себя в мечтах эдаким африканским охотником, путешественником — вроде доктора Ливингстона, пробирающегося по саванне в белом пробковом, на колониальный манер шлеме и с верным штуцером «экспересс» на плече… Он отжал шпенёк, переломил револьвер пополам — створ вместе с барабаном при этом откинулся вперёд и вниз, а экстрактор в виде звёздочки вытолкнул наружу пять остро воняющих порохом гильз.

(125)

— Патрончики все до единого расстрелял… — заметил Осадчий. — Запас-то имеется?

Матвей похлопал себя по карманам. Пусто.

— Там остались. — он махнул рукой в сторону крепости. Голова отозвалась на этот жест толчком боли. — Что-то мне нехорошо, дядя Игнат. Попить чего нету?

Унтер снял с плеча объёмистую флягу — местной работы, машинально отметил Матвей, из высушенной тыквы, афары называли такие «калебасами» — зубами выдернул деревянную пробку и протянул собеседнику. Вода в ней оказалась тёплая, да ещё и с изрядной примесью песка, который противно скрипел на зубах, но Матвея это сейчас не интересовало. Он сделал три больших глотка и остановился — стало вдруг совестно, что он оставит заботливого унтера без питья.

— Да ты пей, гимназист пей.- сказал заметивший его сомнения Осадчий. — У меня там, в окопчике, анкерок припрятан. Напейся вволю, а потом пойдём потихоньку. Дела-то у нас нехорошие -атамана, вишь, убило до смерти.

— Ашинова? — Матвей оторвался от опустевшей фляги. — Это как же?

— Вестимо как, пулею. — ответил унтер. — Прямо в лоб попала, сразу насмерть. Он ведь, когда мы на француза с тылу ударили, повёл своих казаков в атаку — вот и не уберёгся, упокой Господи его душу. Непутёвый был человек, много глупостей в своей жизни сотворил — а погиб геройски…

И широко перекрестился — двоеперстно, на старообрядческий манер.

— Э-э-э… — у Матвея от этого известия голова пошла кругом. — А кто сейчас командует вместо него?

— Так штабс-капитан наш, ихнее высокобродие господин Остелецкий, кто ж ещё? — Осадчий явно удивился, как можно не понимать таких очевидных вещей. — Он командование и принял — и велел всем отходить назад, за крепость, к оврагам. Сказал –француз опомнится и снова на берег полезет, а остановить его и нечем.

— Так ведь Ашинов, вроде, послал за помощью к негуса? — спросил Матвей. — Или это у меня в голове что-то перемешалось от удара?

— Послал, а как же… — кивнул унтер. — перед тем, как француз бомбардировку открыл и послал. Так им скакать сутки с лишком, да ещё обратно… Да и проку от той помощи — что они смогут против французов с ихними орудиями? Разве что, тем, кто в живых останется поможет, убежище даст…