Балкли и другие выжившие плыли дальше. Мало того что они страдали от цинги, у них еще и заканчивались свежие припасы. Сухари «настолько изъели черви», писал Томас, что «от них не осталось почти ничего, кроме пыли, в которую они тотчас и превращались от малейшего удара»[315]. Скот забили, а соленая «говядина и свинина тоже прогоркли и протухли настолько, что хирург запрещал нам употреблять их в пищу, утверждая, что это хотя и медленный, но верный яд». На некоторых кораблях оставалось всего несколько бочонков питьевой воды, и капитан Мюррей признался, что, «если бы Богу не было угодно» забрать так много своих людей через болезни, они все умерли бы от жажды[316]. Один матрос на «Центурионе» настолько повредился умом, что его пришлось заковать в кандалы. Сами же корабли – последняя защита людей от сил природы – начали разваливаться.
Сначала на «Центурионе» разодрался прямой парус марсель, практически разлетевшись на куски. Потом лопнули несколько вант, толстых вертикальных канатов, поддерживающих мачты, а вскоре после этого волны разрушили уборные – прямоугольные будки туалетов на палубе, – вынуждая людей справлять нужду в ведра или прямо в море, нависая над перилами. Потом в корабль ударила молния. «По нашей палубе пробежал неприметный огонь, – писал гардемарин Кеппел, – и взорвался с грохотом пистолетного выстрела, поразив нескольких наших матросов и офицеров с такой ударной силой, что все были сплошь в синяках»[317]. «Сумасшедший корабль»[318], как назвал «Центурион» преподобный Уолтер, начал крениться. Трясся разболтавшийся в креплениях гордый лев.
На других кораблях офицеры составили собственную многостраничную «ведомость поломок», где скрупулезно перечислили порванные снасти: бакштаги, гитовы, гордени, фалы, брасы, – а также кромки парусов, шкаторины, и грузоподъемники-тали, сломанные трапы-сходни, печи, ручные насосы, решетки. Капитан «Северна» сообщил, что его корабль терпит бедствие – все паруса порваны, и нужен парусный мастер, чтобы их починить.
Однажды Балкли услышал, как «Глостер» в смятении стреляет из орудий: на грот-мачте разлетелся рей. Ансон приказал капитану Чипу прислать Джона Камминса, талантливого плотника «Вейджера». Камминс был ближайшим другом Балкли, и артиллерист наблюдал, как Камминс вышел на одной из небольших транспортных лодок, подпрыгивавшей на ужасающих волнах, пока его, чуть не утонувшего, не вытащили на борт «Глостера».
«Вейджер», это оскорбление взора, стремительно дряхлел под напором стихии. Его било и колотило, шатало и крутило. Он стонал и выл – и буквально разлетался на части. После столкновения с очередной волной бизань, жизненно важная мачта, как срубленное дерево, со снастями и парусами рухнула в море. Томас предсказал, что в таком состоянии корабль в этих водах неизбежно погибнет. Преодолевая волнение в условиях сильной качки, «Вейджер» все больше отставал от эскадры. «Центурион» вернулся к «Вейджеру», и Ансон, взяв рупор, позволявший ему общаться с капитаном Чипом сквозь волны и рев ветра, закричал, спрашивая, почему он ради продвижения корабля не поставил марсель на другую мачту.
«У меня повреждены все снасти, и на носу и на корме, а почти все мои люди заболели и погибли, – крикнул Чип в ответ. – Но я в кратчайший срок его поставлю»[319].
Ансон сказал, что позаботится о том, чтобы плотник «Вейджера» Камминс, из-за непогоды оказавшийся в ловушке на «Глостере», был отправлен обратно. Когда Камминс прибыл, он сразу же принялся за работу. Прикрепленный к обломку двенадцатиметровый рангоут и новый парус позволили «Вейджеру» продолжить плаванье.
Ансон был единственным начальником, которого Балкли никогда не критиковал. Коммодор с самого начала получил на руки зловещий расклад – ужасно организованную экспедицию, – но сделал все возможное, чтобы сохранить эскадру и укрепить боевой дух людей. Игнорируя флотскую иерархию, он трудился вместе с экипажем, выполняя самые трудные задачи. Он делился личными запасами коньяка с простыми моряками, чтобы облегчить их страдания и подбодрить их. Когда на судне сломалась трюмная помпа, он прислал помпу со своего корабля. А когда его припасы, которые понемногу раздавал, подошли к концу, он подбадривал матросов и юнг словами.
Увы, для управления кораблями было слишком мало здоровых матросов и юнг. На «Центурионе», где раньше на каждой вахте служило более двухсот человек, число вахтенных сократилось до шести. Капитан Чип докладывал о «Вейджере»: «В тот несчастный момент почти вся команда моего корабля была больна… и настолько утомлена чрезмерной длительностью плавания, продолжительной плохой погодой и нехваткой пресной воды, что едва могла исполнять свои обязанности»[320]. Некоторые суда не могли даже поднять парус. Капитан Мюррей писал, что его команда противостояла стихии с «решимостью, не встречающейся больше ни у кого, кроме британских моряков»[321], однако теперь, «сильно измотанные и утомленные постоянным трудом и вахтами, измученные холодом и нехваткой воды… люди настолько пали духом, что в отчаянии легли и оплакивали свои несчастья, призывая смерть как единственную избавительницу от страданий».
10 апреля 1741 года, через семь месяцев после выхода из Британии и более чем через четыре недели после того, как эскадра вошла в пролив Дрейка, «Северн» и «Перл» начали отставать. А потом и вовсе исчезли. «Потерял из виду “Северн” и “Перл”»[322], – записал в дневнике Балкли. Некоторые подозревали, что офицеры этих кораблей сдались и, развернувшись у мыса Горн, отходили в безопасное место. Томас утверждал, что они, казалось, «отставали преднамеренно»[323].
Эскадра – в составе пяти кораблей, из которых только три боевых, – пыталась держаться вместе. Чтобы обозначить свое местонахождение, корабли вывешивали фонари и стреляли из орудий почти каждые полчаса. Балкли знал, что, если «Вейджер» отстанет от флота, не говоря уже о коммодоре Ансоне, их никто не сможет спасти. Возможно, остаток дней им придется провести, как выразился преподобный Уолтер, «на каком-нибудь пустынном побережье, без разумной надежды когда-либо снова оттуда выбраться»[324].
Первым во тьме исчез «Центурион» – еще ночью 19 апреля Балкли видел его мерцающие огни. Он записал в дневнике: «Это был последний раз, когда я видел коммодора»[325]. Вдалеке удалось разглядеть и другие корабли, однако вскоре они тоже «исчезли», а звук их орудий заглушил ветер. «Вейджер» остался один посреди неукротимой стихии.
Глава седьмая
Залив Боли
Дэвид Чип, командир корабля Его Величества «Вейджер», никогда не повернет назад. Команда продолжала чахнуть, а организм капитана был измучен тем, что он во избежание клейма цинги предпочитал называть «ревматизмом» и «астмой»[326]. Его корабль, первый военный корабль, которым он командовал, был не просто изуродован, без мачты, с порванными парусами и опасными течами, он остался один в бушующем море. И все же, несмотря ни на что, Чип плыл дальше. Он решил добраться до обговоренного места встречи. Какой же он, в конце концов, капитан, если потерпит неудачу?
Как только эта цель будет достигнута и оставшиеся люди из отряда Чипа выздоровеют, они приступят к осуществлению плана коммодора Ансона. «Вейджер» в составе эскадры нападет на Вальдивию, город на юго-западном побережье Чили. Поскольку на «Вейджере» находилась бо́льшая часть вооружения эскадры, успех первого удара по испанцам – а возможно, и всей экспедиции – зависел от того, каким чудом корабль доберется до условленной точки. Сама безвыходность придавала ситуации особую привлекательность: если Чип победит, он станет героем и в моряцких байках и балладах воспоют его подвиги. После его возвращения домой эти сухопутные крысы никогда больше не усомнятся в том, на что он способен.
Вахта за вахтой, склянка за склянкой, он продолжал плыть, пробиваться вперед, сражаться.
Так прошло три недели после отделения от эскадры. С ловкостью, отвагой и примесью безжалостности Чип провел «Вейджер» вокруг мыса Горн и теперь спешил по Тихому океану, идя от чилийского побережья Патагонии на северо-восток. Через несколько дней он прибудет на место. Какое лицо будет Ансона, когда он увидит потерянный «Вейджер» и поймет, что его бывший лейтенант успешно преодолел все невзгоды!..
Тихий океан, однако, никак не желал соответствовать своему мирному названию. Когда «Вейджер» шел на север от побережья Чили, все предыдущие штормы, казалось, объединились и утроенной силой обрушились на затерявшихся в море бедолаг. Кое-кто из моряков, казалось, был готов «рубить концы и бежать»[327], как, например, экипажи «Перла» и «Северна». Но Чип – несмотря на воспаленные глаза и шатающиеся зубы – был непоколебим. Он потребовал, чтобы команда укрепила паруса, взобралась на мачты при яростных порывах ветра и запустила ручную помпу, опуская на длинной цепи поддоны в заполненный водой трюм и вытягивая их наверх – изнурительный, требующий постоянного повторения ритуал. Добиться исполнения своих приказов Чип поручил гардемарину Александру Кэмпбеллу. «Моя преданность капитану не знала границ»[328], – признался Кэмпбелл. Позже один моряк выкрикивал проклятия в адрес гардемарина и пообещал ему отомстить. Чип безжалостно подгонял людей – даже когда за борт сбрасывали все большее количество трупов. «Неважно, какова будет судьба отдельных людей, – провозгласил Чип, – но честь нашей страны бессмертна»[329].
Пока они продвигались вперед, Джон Байрон, отмечавший «ослиное упрямство Чипа и непокорность всем трудностям»[330] и то, насколько его спокойствие не смогли поколебать «столь справедливо тревожившие всех опасения», выглянул из-за борта квартердека. Неизменно внимательный к природе, он заметил плывущие по бурлящей воде маленькие зеленые пряди.