Они подошли к старой раскидистой ветле, что росла почти здесь же, на берегу. Только сейчас Амина заметила под кроной ее густых, низко свисающих к земле ветвей вход в землянку. Окинув взглядом место, куда привела ее старуха, девушка заметила поблизости небольшой огород да за загоном несколько тощих овец. Амина вошла внутрь землянки и поставила тяжелые мешки на пол.
– Вижу, устала ты, доченька, присядь, отдохни, – скрипучим голосом пригласила ее старуха.
Амина не стала возражать. Ноги гудели от долгой ходьбы. Голова кружилась.
– Вот, возьми. – Старуха подала ей небольшую подушку, набитую старой высохшей травой.
Амина запомнила лишь колючее прикосновение к щеке грубой холстины да пыльный запах степи…
Амина открыла глаза. В землянке было темно и тихо. Девушка, некоторое время вглядываясь в темноту, не сразу поняла, где она находилась. Могильная тяжесть навалилась на нее. Ей захотелось быстрее выбраться наружу.
Старуха сидела на берегу и подкидывала в костер сухие сучья. Амина подошла и села рядом.
– Поешь, дочка. – Старуха подала девушке глиняную миску с рисом. Только теперь Амина почувствовала голод. – Ты так долго спала… Тебя утомила дорога?.. Видно, путь твой неблизкий… Куда ты идешь?
– Никуда… – немного подумав, ответила Амина.
То ли наболело на душе, то ли почувствовала она, что этой старой женщине можно довериться, но девушка рассказала ей и про ночь, проведенную с Микаэлем, и про разговор с отцом. Утаила лишь то, кем был ее возлюбленный.
– Оставайся у меня, дочка. Я стара. Без помощи мне не прожить, да и тебе, я вижу, идти некуда.
И потекли дни за днями. Теперь Амина с бабкой Шушанихой (так велела старуха называть ее) делили вместе последний кусок, возились на огороде. Когда старушка уходила в степь собирать целебные травы, Амина стригла овец, скручивала шерстяную нить. Бабка Шушаниха научила ее валять войлок и ловить рыбу. Казалось, забыться бы девушке да жить своей новой жизнью, но нет, все печальней становился ее взор, все безрадостнее… Бабка Шушаниха, глядя на нее, лишь тихо вздыхала да начинала что-то бормотать себе под нос.
– Вижу, сохнешь ты, – не выдержав, как-то раз обратилась к ней старуха. Она держала в руках пиалу с мутным коричневым отваром. – Вот, приготовила тебе отворотного зелья. Выпей, сразу забудешь своего Микаэля. Многое ты утаила от меня. В высоком дворце твой суженый… И сам он высок… И пропасть меж вами…
Амина смотрела на старуху широко открытыми от удивления глазами.
– Откуда знаешь, бабушка? – еле вымолвила она.
– Да уж знаю… – уклонилась та от ответа. – Да ты пей, пей. – Она поднесла пиалу почти к самым губам девушки.
– Кто ты, бабушка? – отвела от лица пиалу Амина.
– Я-то? Да кто… Кто зовет просто знахаркой, кто шаманкой… В общем, бабка Шушаниха.
Костер, брызгая искрами, метал языки пламени в темное южное небо. Бабка Шушаниха усадила Амину и поставила напротив нее глиняный сосуд, до краев наполненный речной водой. Взяв из костра голыми руками горящую головню, что-то бормоча себе под нос, бабка Шушаниха сначала обвела ею вокруг головы Амины, затем вокруг сосуда. Девушке стало жутко. Она завороженно глядела на старуху, боясь пошевелиться. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди и покатиться прочь от колдовского глаза бабки Шушанихи.
– Он твой суженый и только он, – глядя в сосуд, начала говорить шаманка, – но пропасть между вами… А больше нет рядом с тобой никого… Вижу кровь… Крупными каплями падает она из сердца его и утробы твоей наземь, стекает в пропасть, сливаясь там воедино живым ручьем… Большую беду вижу. Скоро настанут времена, и будет людям великое знамение. – Мороз бежал по коже Амины. Она во все глаза смотрела на бабку Шушаниху, а та в ведьмином обличье, с всклокоченными седыми волосами, которые касались вещающего устами старухи сосуда, предрекала грядущее: – Придет на землю великая Тьма и пожрет Светило. И будут птицы молчать, и звери спрячутся в норы. А как померкнет Светило, так и тот живой ручей иссохнет от руки порожденного Тьмой. И пропитает тот ручей собой землю. И кровавой станет земля… А как исполнится все, наступит конец дней…