– Вы правы – но ваш взгляд не до конца проник в сущность этого полотна, – прошептал он. – Когда я писал картину, мне казалось, что я лишь передаю удивительный, волнующий пейзаж, который заденет сердца будущих зрителей. Видимо, у вас такой же взгляд на художественное искусство. Однако у скалы… у волн… у
– Что вы имеете в виду? – не выдержал я.
Мне показалось, что художник сильно преувеличивает. Человек этот определенно успел выпить пару стаканов домашнего вина, которым славилась гостиница (я узнал об этом сразу же, как только вселился, потому что лакей спросил меня, подмигивая, не желаю ли я «того самого напитка»). Может быть, в этом дело? Но что-то в глубине души подсказывало мне, что причина заключается вовсе не в этом. Вино – скорее следствие, попытка немного успокоиться.
И все же… Как он мог приписывать простой картине какие-то странные, нереальные возможности? Ведь это просто полотно.
– Разумеется, вы мне не верите, – неожиданно спокойным голосом произнес Мэтью Болдуин. – Жаль, я предполагал, что вы меня поймете. Ведь вы тоже художник и знаете: между художником и пейзажем, который он изображает, возникает особенная связь, порой непонятная зрителю и в то же время однозначная для самого художника… Закончим на этом беседу, мистер Гилберт.
– Нет! – вырвалось у меня. – Прошу вас, продолжайте! Я уверен в вашей правоте, хотя сам пока что не в состоянии принять подробности вашего рассказа. Как человек, посмотревший на картину, может перенять судьбу тех, кто на ней изображен?
– Если бы знать, – сказал Болдуин и сделал знак официанту.
Тот подмигнул, скосив все лицо в сторону левого глаза, и, ни о чем не спрашивая, принес еще один графин, полный местного вина. Вино источало аромат свежих слив и несомненно было исключительно вкусным. Возможно, оно действительно обладало способностью утешать человека.
Разлив вино по стаканам и придвинув ко мне ближайший, Мэтью Болдуин заговорил снова:
– Первым стал некий мистер Барнз, довольно нервный коммивояжер. Видимо, дела шли у него не слишком хорошо, потому что он выгрузил свой мешок вон там, в углу, уселся поблизости и заказал самый дешевый обед – он специально уточнил это у нашего Брайдена.
Официант, услышав свое имя, повернулся в сторону Болдуина, и тот приветливо кивнул ему. Официант поспешил дальше по делам, а Болдуин продолжил:
– Барнз медленно жевал и жадно пил воду, когда внезапно его глаза остановились на картине. Он сидел вон там, – Болдуин показал где, – и оттуда эта картина была видна лучше всего. Говорят, в тот миг Барнз буквально застыл на месте с разинутым ртом, в котором видна была недожеванная еда! Выглядело это довольно дико. Несколько минут он смотрел на картину, потом подбежал к ней и буквально ткнулся в нее носом. Он жадно дышал, раздувая ноздри, и все его тело тряслось. Растопыренными пальцами он обхватил себя за бока, после чего принялся раскачиваться из стороны в сторону и что-то бормотать или петь себе под нос низким, гнусавым голосом. Зрелище было ужасное – человек сошел с ума на глазах у всех, причем произошло это в считаные минуты! Его с трудом отвели в комнату и оставили там ночевать. Лакей принес к нему и мешок с товарами, чтобы Барнз не беспокоился, но Барнза, казалось, и товары, и вся его работа больше не волновали. Его разум был полностью поглощен тем пейзажем, который он увидел. Причина неясна – однако наутро Барнза в комнате не обнаружили. Никто не слышал, как он уходил, и не знал, покинул ли он гостиницу. Его не нашли и поблизости. Куда он ушел и где исчез – так и осталось загадкой. Через месяц сюда приезжала его жена – или уже вдова – и интересовалась произошедшим. Я присутствовал при том, как ей рассказывали всю эту историю, и потому знаю подробности. Человека этого, впрочем, так и не нашли.
– История грустная, отчасти даже пугающая, но я далеко не уверен в том, что произошедшее напрямую связано с картиной, – возразил я. – Возможно, вы слишком чувствительны и приписываете себе ответственность за то, что случилось.
– О нет! – он покачал головой. – Вы обо мне слишком хорошего мнения. Мне всегда было безразлично, как люди относятся к моим работам и что там они пишут в журналах после того, как полчаса провели на выставке и пробежались взглядом по картинам, которые я создавал месяцами и в которые вложил столько труда и души! Обстоятельства начали повторяться, вот что меня насторожило. Спустя приблизительно три недели после отъезда миссис Барнз здесь появился некий Роберт Фрейзер. Что объединяло его с Барнзом – так это нервный и вместе с тем любопытствующий нрав: он как будто подозревал всех людей и все предметы в способности причинить ему вред, поэтому наблюдал за всеми, вечно вертел головой и никогда не сидел спокойно. При взгляде на картину Фрейзер дернулся, отвернулся, но она как будто затягивала его. Он снова и снова оборачивался к ней и в конце концов замер, не в силах оторвать от нее взгляд. Он просидел так несколько часов, не двигаясь и как будто даже не дыша.
– А кем он был? – вдруг спросил я. Мне захотелось проникнуть в реальность этой истории как можно глубже, сам не понимаю почему.
– Никто толком не знает, – отмахнулся Болдуин. – Занимался всем понемножку, иногда зарабатывал приличные деньги – подозреваю, что каким-то жульничеством, – и приходил сюда спустить их в карточной игре… Так или иначе, человек этот, как я уже говорил, вел неопределенный образ жизни и по характеру отличался тревожностью. И вот тревога захватила его целиком, он как будто полностью растворился в ней. Когда настала пора закрывать ресторан, лакей подошел к нему, чтобы разбудить (все думали, что посетитель заснул, выпив лишнего), и обнаружил, что Фрейзер мертв.
– Но при чем тут картина? – не выдержал я. – Возможно, он скончался от какой-то болезни сердца – вы же сами говорите, что у него нервы были не в порядке, а нервы в состоянии нанести сердцу удар, – а картина просто была рядом. Собственно, она находится рядом с любыми посетителями этого ресторана.
– В обоих случаях умершие смотрели на нее, не в силах оторвать взгляд, – напомнил Болдуин.
– Совпадение?
– Два раза – может быть, и случайное совпадение, и владелец гостиницы именно на этом и настаивает, но было еще несколько похожих случаев, – сказал Мэтью Болдуин. – Последний из них касался капитана рыбацкого корабля по фамилии Олфорд. Это довольно известный в этих краях человек. Он много лет занимался рыбной ловлей, хорошо знает все проливы, заливы, бухты, острова – изучил их как свои пять пальцев. Порой складывалось впечатление, что каждая волна с ним здоровается и кланяется ему при встрече – вот насколько это опытный моряк. Ему было за пятьдесят, когда он повредил руку во время одной бури и после этого уже стал редко выходить в море. Рука болела, он плохо управлял парусом да и командовать людьми не то чтобы разучился… Полагаю, – прибавил Болдуин, – его попросту настигла старость. Короче говоря, он стал довольно часто заходить сюда – просто ради общения с людьми. Дома-то у него никого не было…