Во взгляде моего собеседника впервые мелькнуло любопытство; его глаза блеснули, губы дрогнули.
– Вам знакомо это название? – поинтересовался он.
– Собственно, я туда и направляюсь, – объяснил я.
Он долго молчал, покачивая стакан, где плескалось вино, и поглядывая на меня с какой-то дьявольской усмешкой. Так полицейский смотрит на вора, захваченного с поличным, прежде чем объявить ему об аресте. Наконец он кратко уронил:
– Не нужно туда ехать.
– У меня там имеется собственность, – объяснил я. – Я унаследовал дом от моего родственника и наконец-то собрался с духом, чтобы посетить его. Это конечный пункт моего путешествия, основной целью которого должны стать новые впечатления – и новые пейзажи.
– Вы прожили много лет, не задаваясь подобной целью, – проницательно заметил Мэтью Болдуин. Он как будто читал мои мысли. – Откуда же взялось желание навестить своего родственника именно сейчас?
– Это вовсе не какое-то «желание», тем более не каприз, – пробормотал я. – И почему вы говорите – «навестить родственника»? Я ведь уже сообщил вам, что унаследовал дом, следовательно, родственник мой по меньшей мере скончался.
– По меньшей мере, – повторил Болдуин и затрясся от тихого, какого-то дьявольского смеха. –
Меня охватила сильнейшая досада. Почему этот незнакомый человек считает, будто я настолько слаб, что какой-то пейзаж заставит меня совершить нечто чудовищное, нечто не поддающееся описанию и приводящее к погибели настолько ужасной, что обычное воображение, даже развитое фантазиями, не в состоянии даже представить?
– Прошу меня извинить, – произнес я довольно сухим и, как мне представлялось, вежливым тоном. – Время позднее – я устал после путешествия и хотел бы пойти спать. Как видите, написанная вами роковая картина не оказала на меня погибельного воздействия, я до сих пор еще жив и не утратил рассудок. Моя речь связная, я не бьюсь головой о стену и не исчезаю неведомо куда прямо из снятой в этой гостинице комнаты.
Высказавшись таким образом, я предполагал, что Болдуин осознает всю неуместную насмешливость (так мне в тот момент показалось) своего поведения, но ему было безразлично мое отношение к его манерам: его охватило какое-то сильное, непонятное мне чувство, с которым он и не пытался бороться.
Он даже не обратил внимания на мою фразу. Вместо этого он внезапно вскочил и схватил меня обеими руками за плечи. Его стальные пальцы сжали мои плечи, и меня поразила чудовищная сила его рук, неестественная для художника, который, как правило, не подвергает себя каким-либо физическим упражнениям и не увлекается тренировками. Я испытал острую боль: его пальцы вонзались в мою плоть так, словно представляли собой железные колья.
– Послушайте, – заговорил он все тем же хрипловатым шепотом, – послушайте меня. Я слишком хорошо знаю, о чем говорю. Вы сказали, у вас имеются какие-то дела в Дэнем Спрингсе. Пусть так. У человека всегда найдутся какие-то дела… С этого всё и начинается. С обычных человеческих дел. Так они заманивают нас в пучину гибели. И всё же… Послушайте! Послушайте меня! – повторял он вновь и вновь и тряс меня за плечи. Боль становилась попросту невыносимой, мне казалось – когда он отпустит меня, из нанесенных его острыми пальцами ран хлынет кровь. – Не ходите к морю! Слышите? Даже если вы решитесь прибыть туда – не спускайтесь к заливу, не подходите к той скале, не пытайтесь сравнить ее с картиной, которую видите здесь. Вы достаточно чистый, ясноглазый человек, чтобы не страдать от
Странным образом его слова о том, что я «чистый и ясноглазый», не вызвали у меня никаких приятных или радостных чувств. С тем же успехом он мог бы назвать меня «по-детски глупым». Что ж, возможно, именно это он и имел в виду… и я уже начинал догадываться, что он прав.
– Умоляю вас, – повторял он. – Не вглядывайтесь в эту скалу! Это приведет к самым страшным последствиям… Вы ведь не знаете, как умер ваш родственник?
– Он вел замкнутый образ жизни, – ответил я тихо и почувствовал, как острые пальцы постепенно разжимаются и отпускают мои плечи. – Нам мало что известно о последних его годах. Да и о более ранних – тоже. Я оказался единственным его наследником. Впрочем, не понимаю, зачем об этом рассказывать.
Он опустил руки, втянул голову в плечи – теперь он просто замер, сутулый, бесконечно утомленный, с покрасневшими глазами. Я стоял перед ним, и в эти мгновения он как будто был полностью вписан в картину, находившуюся за его спиной и служившую как бы фоном его худой, изогнутой фигуре.
– Доброй ночи, – кратко бросил я и направился к лестнице.
Я поднимался не оборачиваясь, однако и так до моего слуха постоянно доносились повторяющиеся монотонные заклинания, произносимые едва слышным голосом моего странного собеседника: