– Разумеется, меня серьезно беспокоит судьба моего брата, – произнес я совершенно искренне. – Я называю его братом, мистер Дэй, потому что мы не только близкие (и единственные, насколько мне известно) родственники, но и ровесники. Между нами несомненно существует определенная кровная и судьбоносная связь.
– О! – живо воскликнул мистер Дэй. – Вот оно что! Вы ощущаете эту родственную связь, сэр? Чрезвычайно интересное замечание. Оно глубоко проникло в мое сердце. – Он приложил свою пухлую ладонь к груди. – Вот сюда. Тук-тук, сэр. Поверьте, – прибавил он и потряс головой, – я абсолютно серьезен.
– Не сомневаюсь, – сказал я. – Но расскажите, прошу вас, подробности. Что здесь произошло?
– Так ведь никто ж не знает! – ответил мистер Дэй. – Поэтому-то мы вам и написали. Мы долго совещались, стоит ли беспокоить настолько занятого городского человека, но все же пришли к выводу, что раз Ксавьер – ваш ближайший родственник…
– Разумеется, – перебил я эту бессмысленную речь. – Я до крайности вам благодарен за то, что вы не оставили меня в неведении. Впрочем, я бы приехал сюда в любом случае, поскольку внезапно в моей душе зародилось сильное беспокойство по поводу моего кузена.
Мистер Дэй торжественно пожал мне руку.
– Вы – настоящий человек! – произнес он. – Моя надежда на вашу помощь в данной ситуации чрезвычайна.
– Но как я должен вам помочь? – спросил я несколько растерянно.
– Вы не знаете? – Он изумительно поднял левую бровь, изогнув ее и засунув почти под самые волосы.
– Нет, мистер Дэй. Откуда мне такое знать? Я ведь не служащий здешнего розыска.
– Мы рассчитываем на вашу интуицию, сэр, на вашу внутреннюю родственную связь с дорогим всему нашему городу Ксавьером.
Он еще раз пожал мою руку, отдал мне честь и удалился.
Я долго смотрел в одну точку – туда, где пять, десять, пятнадцать минут назад находился и разглагольствовал местный полицейский; затем я поднялся и медленно двинулся к дороге.
Сам не знаю, почему я выбрал направление к реке, которую мой двоюродный брат, дьявольски хохоча, именовал «Стиксом». Впрочем, если отнестись к происходящему с точки зрения здравого смысла, вероятнее всего, я пошел таким путем исключительно потому, что дорога вела вниз и идти по ней, следовательно, было легче.
Так или иначе, я шел и шел, стараясь не впускать в свой разум ни одну мысль. Мысли эти как будто летали вокруг меня, подобно тому, как мухи летают вокруг обеденного блюда, накрытого стеклянным колпаком.
Река предстала передо мной сверкающая до ослепительности. Она несла свои неглубокие и не слишком широкие воды по веселому росчерку извилистого русла. По весне, как я знал, она делается огромной, медленной, набухает и еле-еле ползет, волоча на себе тяжелые льдины, но сейчас это было нечто жизнерадостное и юное, подобное ребенку, который бегает по лугу, временами подпрыгивая и издавая невнятные, жизнерадостные крики.
Я ступил на берег, и под ногами моими тотчас чавкнула влажная почва. Решив не обращать на это внимания, я зашагал против течения, по-прежнему изгоняя различные рациональные соображения, которые обычно бывают присущи городскому человеку.
Постепенно пейзаж словно бы захватывал меня, и я начинал ощущать себя частью этого простого, полного самых элементарных отношений мира: кто-то (или что-то) воспринимался как съестное, кто-то (или что-то) пытался захватить пространство и распространиться как можно шире; вода поила, река кормила, а солнце грело и помогало росту и ярким цветам. Поневоле я усмехнулся: можно подумать, от солнечного света моя поседевшая прядь снова сделается темной – или жизнерадостно бегущая река вновь вернет меня в юношеские годы!
Внезапно я остановился – так резко, словно споткнулся обо что-то.
Вода в реке повсюду была прозрачной, так что нетрудно было увидеть все, что лежало на дне: булыжники, обросшие мхом, шевелящиеся, словно пряди волос, водоросли, сверкающие стремительные блистающие косяки крошечных рыбок… И внезапно я увидел нечто крупное и темное; оно уже сделалось частью обитателей здешнего дна, но вместе с тем выделялось среди прочих своей необычной внешностью.