И все злобно на нее уставились. Даже Мунир. Да и наплевать. Она пришла только потому, что, если баба́ определят в дом престарелых, платить за это придется ей. Точно так же, как она платит за все семейные мечты и разочарования. Изгнанная дочь, которую приглашают только потому, что у нее, единственной из всех детей, есть новая машина. Потому что она одевается в «Нордстром». Носит часы от «Картье». Не копит скидочные купоны – ей от этого плакать хочется. Каждый год ездит в отпуск. Она – единственная, кто осуществил американскую мечту.
Притом без их помощи.
Можно даже сказать, вопреки им.
Мама с Рубой стали обсуждать разные дома престарелых, и тут телефон Самиры зажужжал. Логан. Снова.
Свободна вечером?
Прости. Занята.
Деловая леди.
Ничего личного.
Дай мне еще один шанс.
Заметив, что все замолчали, Самира подняла глаза. Руба таращилась на нее.
– Ты похудела.
– Может быть.
– Мам, тебе не кажется, что она слишком худая?
– Я такого не замечаю.
Самира усмехнулась. Мама никогда ничего про нее не замечала.
– Ладно. – Она встала, отодвинув чашку с некрепким кофе. – Как выберете место, дайте мне знать. Свою часть я заплачу, но хочу иметь право голоса при принятии окончательного решения.
– Свою часть? – ужаснулся Мунир.
– Можешь оформить опекунство на себя. Мне все равно, – процедила мама.
– Это называется «доверенность на представительство».
– А что с деньгами-то? В каком смысле – часть? – не унимался Мунир. – Где нам взять денег на свою часть? А твоей матери?