Никто не будет воспринимать всерьез безумца — даже если этот безумец родился в княжеской семье. Ирвин прекрасно это понимал и принимал и теперь, глядя в лицо Аделарда, подумал, что появление молодого щеголя было предсказуемым.
Младший князь в самом деле был диким зверем — прошло слишком мало времени, чтобы мир успел поверить в то, что он окончательно изменился. Ирвин это тоже понимал, просто удивлялся тому, насколько Пиннет лишен инстинкта самосохранения. Пришел вот так в дом того, кого считает бешеным зверем и не скрывает своих намерений — настолько смел, настолько уверен в собственных охотничьих умениях и навыках? Или так глуп, что считает, что Ирвин отдаст ему свою истинную пару?
— И вы не боитесь идти в логово к зверю? — небрежно поинтересовался Ирвин. — Вы так смелы или так безрассудно глупы?
Арьяна побледнела. Ирвин покосился в ее сторону и заметил, как напряглись и закаменели пальцы, сцепленные в замок. Наверно, брат был прав, им лучше уехать отсюда подальше. Забрать Бейлин, чтоб Арьяна не скучала в горах, и провести пару лет вдали от света, светских охотников и прочих неприятностей.
Но Ирвин слишком хорошо понимал, что от себя не сбежать. Он всегда будет смотреть в зеркало, видеть отражение человека и далекую волчью тень в глубине глаз.
— Я перестал бояться зверей еще тогда, когда ходил в детской рубашонке, — небрежно ответил Аделард. — А сумасшедшие тоже должны носить рубашонку. Смирительную. И не мешать жить хорошим здоровым людям. Жить и любить друг друга, а не калечить безумием.
Ирвин будто бы со стороны увидел себя — в человеке с окаменевшим лицом проступил волк, готовый к броску. Нет, этот Аделард просто обнаглел в край. Обнаглел и уверен, что с ним не случится ничего плохого.
Он пришел взять, что захотел. У него не получилось забрать волчью шкуру, и он решил забрать волчью женщину.
Да как, с чего он возомнил, что у него все получится? И ведь смотрит дерзко, без капли сомнений.
— Прекратите немедленно, — приказала Арьяна. Если поначалу, когда Ирвин появился, она выглядела растерянной, словно вынужденный муж застал ее во время любовного свидания, то теперь за растерянностью проступила решительность, холодная и твердая. — Ирвин, я его не приглашала. Господин Пиннет, боюсь, ваш визит затянулся.
— Отчего же? — улыбнулся Ирвин, вслушиваясь в то место в душе, в котором раньше клубилось волчье сумасшествие. Сейчас там ничего не было, лишь мелькали смутные тени прошлого, воспоминания о том, как клыки погружаются в живую плоть и пасть наполняют горячие фонтанчики крови. — Мы вполне можем продолжить нашу беседу в каком-нибудь другом месте, Аделард. Я расскажу вам, как нужно себя вести с чужими женами. Научу уважительному отношению к чужой семье.
Охотник усмехнулся — лениво, презрительно. В его взгляде Ирвин видел поднятые ружья, флажки, зверя, которого выгнали к стрелкам. Взгляд Аделарда дрогнул, и Ирвин почти услышал выстрел, и увидел мертвого волка на снегу — простреленная голова, кровь, безжизненно окаменевшие лапы.
Аделард Пиннет ненавидел его просто потому, что он имел наглость жить на свете.
— Попробуйте, — парировал он. — А я расскажу вам, что не надо стоять у меня на пути, когда я иду забирать то, что выбрал.
Он обернулся к Арьяне, посмотрел на нее тем обжигающим призывным взглядом, после которого все столичные девицы выпрыгивали из панталончиков, и добавил:
— Теперь вы охотник, а я жертва. Не отвергайте меня, Арьяна, прошу.
Арьяна изменилась в лице, на мгновение превратившись в ту испуганную девчонку, которая застыла, боясь даже дышать, когда волк вошел в купе. А Ирвин вдруг рассмеялся тем свободным и легким смехом, который разрушает злые чары. Аделард, видно, не привык, чтобы кто-то так хохотал ему в лицо — он замер с таким комичным видом, что Ирвин расхохотался еще громче, махнул рукой и произнес:
— Вы правы, Аделард, дуэль так дуэль.
— Прекратите оба! — опомнилась Арьяна. Растерянность ушла без следа: теперь рядом с Ирвином была женщина, которая остановила эпидемию. Сильная и смелая женщина. — Аделард, уходите и не возвращайтесь. Я не давала вам повода считать, что здесь вас ждут какие-то награды.
Аделард поклонился ей с таким изяществом, что у дворцового учителя хороших манер случился бы разлив желчи от зависти.