Сэро ещё около часа на перекрёстке не давал ей уйти домой, и старшеклассница сделала открытие, что он – редкий болтун. Что, оказывается, они не такие уж и разные и им обоим очень даже есть о чём поговорить.
Ибрагимов, высмеяв шутки ради нижнее бельё Любы, задел её довольно болезненно. Придя домой, девочка переворошила всё своё исподнее и разрыдалась. Её достали тряпичные лифчики брежневских времён, элементарно убогие, из жёсткой ткани, некрасиво сидящие на груди и совершенно её не поддерживавшие. Хлопчатобумажные трусы – в горошек и цветочек «а-ля работница», с высокой посадкой, грубыми, толстыми швами, на простой тканевой резинке, из-за которой материя морщилась, собираясь гармошкой, – вызывали испанский стыд у неё на каждом уроке физкультуры, особенно когда ровесницы, демонстративно расхаживая по раздевалке нагишом, предъявляли кружевную красоту мальчикам, украдкой подглядывавшим в щели перегородки.
Но Александру Григорьевну было не пробить: искусственное, вредное, простудишься, для кого этот разврат носить – и точка. Для матери существовала только одежда эпохи СССР – из натуральных грубых материалов, однотипная, добротно сшитая. Всё современное, модное вызывало у женщины приступ отвращения и непонимания.
– Как я тебя красиво одевала, доченька! – умилялась мать, напоминая ребёнку, сколько сил и заботы в неё было когда-то вложено.
Люба помнила свои кукольные наряды: пышные, бархатные платьица, как у королевской особы, белоснежные колготки, узорчатые гольфы, лакированные туфельки с крупными расписными бляшками – всё это смотрело на неё своим великолепием со школьных фотографий. Но куда великолепие потом подевалось?
Ближе к седьмому классу мама спустила с чердака тюки с закупленной впрок одеждой времён своей молодости. Перебрала вещи, побитые пылью, нахваливая их качество. Сказала, что дочери они как раз впору и теперь она будет носить все запасы на радость матери. То, что «качественные» шмотки и обувь конкретно устарели и выглядят неуместно на подростке 90-х, женщину не заботило. Александра будто стала слепой и глухой ко внешнему виду дочки и его соответствию молодёжной среде, хотя раньше для неё было самым ценным, чтобы дитя выглядело лучше и дороже ровесников да мозолило окружающим, не позволявшим покупать своим отпрыскам настолько роскошные вещи, глаза.
Первой в школе контраст в Любином внешнем виде оценила Бортник. Мама раньше забрасывала её дорогими подарками, а к седьмому классу перестала – с зарплатой на ж/д начались перебои. Прежнее нейтрально-положительное отношение к тихоне поменялось на ехидно-насмешливое. Валентина Борисовна позабыла, как девочку зовут, и начала задевать её физический недостаток. На родительских собраниях Григорьевна стала получать от классрука только обидные комментарии и неуважительное отношение.
«А могла бы учиться вместе с Сэро и Имиром – при поступлении меня зачислили-то в «Д» класс! Если б мама не считала «Д» отбросом и не засунула меня в элитный «А», отстегнув завучам на лапы, то, может быть, всё сложилось иначе! Куча друзей, никто бы не гнобил, и я б знать не знала Степанченко и Илютину. Классруком был бы физрук, а не Бортник! Хотя… Господни пути неисповедимы. Всё относительно. И ничего не изменишь!»
Тихоня отхлебнула чаю и, вспомнив, как в школе стало известно об её изъяне, поморщилась. Григорьевна, знакомясь с педагогами, спрашивала, не отразится ли дефект дочери на успеваемости и обучаемости. «Кабы она молчала, никто б и не заметил! Наверное. Мама, думаю, хотела, как лучше. Чтоб меня жалели, не трогали, относились мягче и не обижали. Только получилось наоборот. Бортник – редкая грымза!»
Вопрос Любиной кривошеи поднимался на Солнечном № 27 довольно часто. Александра хоть напрямую и не говорила, но откровенно переживала, что девочка держит голову чуть вбок, перекладывая ответственность за внешность дочери на роддом. Женщина рожала три раза, и все оказались сущим адом. Старшего брата она породила в одиночестве – врач опоздал, а акушерка была мертвецки пьяна. Если бы дежурный случайно не зашёл, Шурик бы задохнулся, так и не родившись. Мать сильно себя порвала и восстанавливалась долго и болезненно. Среднюю сестру в роддоме уронили прямо на её глазах.
Решившись забеременеть в сорок два года, кассир не вылазила из сохранения. Кто-то предрекал, что родится урод, другие считали желание стать матерью на пятом десятке откровенной глупостью. Отговаривали врачи, родственники, знакомые. В итоге родился не кусок мяса, как обещал каждый неравнодушный, а Люба, державшая голову чуть вправо.
Старшая Поспелова неидеальной дочери стыдилась. Она подходила к детсадовским и школьным фотографам и при всём честном народе просила ставить ребёнка боком, чтобы скрыть асимметрию. В домашней обстановке юная Люба получала от заботливой и тревожной матери добрые советы, в которых она выдавала желание оградить дитя от осознания своего несовершенства: «Не смотрись с одноклассницами в одно зеркало! Держись от красивых девочек подальше! Не стой с ними рядом никогда, будешь выглядеть проигрышно! Всегда носи верх с высоким воротом – нельзя открывать шею. Она у тебя не такая, как у людей! Короткие стрижки запрещены – кривая шея станет видна курам на смех! Недостатки прячут, а не светят ими, будто фонарём в ночи. Особенно перед мальчиками и их мамами».
Советы дочка впитывала как губка. И запомнила назубок: симпатичным девочкам она априори проигрывает, а красивых, лучших, даже просто обычных женихов ей не видать никогда. Это больно ранило Любу, потому что она мечтала любить и быть любимой, как в сказке. Поспелова усвоила, что в женском мире её собственное счастье стоит где-то в самом конце общей очереди. И насмешливый Ибрагимов, пошутив над её внешним видом, сам того не ведая лишний раз доказал тихоне, что надеяться в этой жизни ей не на что.
– Ну и ладно! Переживу! – вслух сказала школьница для успокоения и гордо улыбнулась. – Нечего сопли жевать!
«Наконец я не одна. У меня есть Денис, Паша и братья. В субботу иду на заброшенный завод с целой компанией, а в прошлую тусила на Сашкиной днюхе! Классно! Стыдно жаловаться на детство, когда есть друг, который хлебнул гавна в сотни раз больше! И вдобавок Дениса и близнецов обходит третьей дорогой Степанченко».
Поспелова аккуратно наблюдала за Тимофеем. Шатен бывшую грушу для битья успешно игнорировал, а видя, что она глазеет, отворачивался. «Денис прав. Всё изменилось! Но рано делать выводы. Время покажет. Точно ли я в безопасности? Или лучше держаться тише воды ниже травы? Разболтает ли Кабан о том, что видел? По логике, если боится, то не должен. Если дойдёт до мамы, то света белого больше не увижу. Надо придумать отмазку! Сразу несколько! А там как дело пойдёт». Люба с отвращением поняла, что Тимона искренне, люто ненавидит.
«У Камиллы тоже сегодня день испорчен, – злорадно улыбнулась тихоня. – Каково услышать, что ты на побегушках? Хотя всё относительно. И Близнюк может быть не права. Ха! А я всю компанию знаю и с Имиром общаюсь! Если Виноградова проведает – удавится!»
Школьница представила очумелое лицо брюнетки. Она хоть и проглотила жгучую обиду на некрасивый поступок Виноградовой трёхлетней давности, но ничего не забыла. А едва интересы бывших приятельниц заочно пересеклись, Люба поняла, что жаждет расправы.
«Ненавижу гадину! С тебя причитается, стерва! В сентябре всё изменилось для нас обеих. И к Сэро у нас разные пути. Разное положение в его жизни и в его круге, разные роли. Тебя он целует, на дискотеках обнимает. Со мной болтает, иногда высмеивает и грубит. Зато мне с горем пополам дошло, что сначала надо думать, а потом говорить. А честность не всегда к месту. Пора включать мозги, Любовь Васильевна!»
Тихоне было ещё далеко до хватки Сэро, дальновидности Имира, проницательности Оглы Ильи, но факт оставался фактом – от общения с Ибрагимовыми и их тусовкой Люба, сама того не ожидав, повзрослела.
ebooksa