Медленный фокстрот

Мне казалось, что мой папа был самым лучшим и любил меня, хоть мама даже не успела ему сказать, что я у них буду. Я сама себе придумала эту любовь, но верила в нее и чувствовала.

А у Дани был отец, настоящий, живой. Который мог ударить, по-настоящему, по живому, прямо дома. В месте, которое должно быть крепостью. И которое просто не может ею быть, если тебя там бьют!

– Даня, – прошептала я, еще не понимая, что хочу сказать.

Мой голос дрогнул.

Данины веки тоже дрогнули. Но не открылись.

Он поднял свою длинную руку и, как ковшом экскаватора, ладонью начал искать мою руку у себя в волосах. Нашел. Сжал. Потом провел ею по своему лицу. Положил на грудь. Туда, где билось его сердце. Мне пришлось наклониться вперед, чтобы дотянуться до Даниной груди, и прядь моих волос коснулась его лица. Он снова улыбнулся.

Через минуту он открыл глаза, словно проснулся, сфокусировал на мне взгляд.

– Как живот?

– Лучше, – кивнула я, вспомнив, почему мы оказались с ним в парке в то время, когда у нас тренировка. – Наверное, таблетки наконец подействовали.

– Хорошо, – сказал Даня, и я убрала руку с его груди.

Села ровно и почувствовала, как в животе опять потянуло, закрутило, обожгло.

У Дани в кармане звякнул телефон, а сам он заерзал. Достал, и я увидела на экране сообщение: «Я уже освободилась. Жду тебя» – и смайлики с сердечками.

Даня знал, что я подсматриваю. Если бы он не хотел, чтобы я видела, то даже не взял бы телефон в руки.

Даня вздохнул, прошептал «Прости, милая» и набрал на экране: «Прости, но я сегодня никак(((танцевальный мир ждет героев на чемпионате. Слониха сказала, будем танцевать, пока не сотрем ноги по колено».

И убрал телефон обратно в карман.

– Думаешь, она поверит, что ты на тренировке пишешь ей такие длинные сообщения? – спросила я.

– Там тяжелый случай, – ответил он. – Думаю, она поверит даже про колени.

Я засмеялась, а Даня оторвался от моих коленей и сел.

– Если тебе лучше, – сказал он, – может, сходим куда-нибудь перекусить?

– Давай.