– Жить – сложнее, чем многим кажется, – девушка сияла счастьем ярче, чем миллиард звёзд на небосводе, а потом вообще залилась несравненным чистым смехом. – Только думай обо мне не слишком часто, ладно? Минут по пять каждый вечер будет вполне достаточно.
– До встречи, любовь моя, – видя радость на женском лице, Николай тоже невольно улыбнулся. Двери тамбура наконец закрылись, и бесконечный состав двинулся по рельсам. Пространство вокруг начало растворяться в белом свете. Кожа ощутила солнечные лучи и дуновение морского ветра. Слух уловил шум бьющейся о борт воды и знакомые голоса.
Николай открыл глаза и тут же зажмурился обратно. Слишком яркое солнце почти обожгло сетчатку. Мужчина зашипел и попытался прикрыть лицо руками, но пошевелить удалось лишь левой, правая отозвалась резкой болью.
– Эй, эй, тише! – на плечо легла тяжёлая ладонь, а перед едва приоткрытыми глазами показались очертания другой мельтешащей кисти. – Сколько пальцев видишь?
– Вась, прекрати, – узнав товарища по голосу, проскрежетал врач.
– Тихо! Сколько пальцев?
– Три, – на мгновение разомкнув глаза, посчитал Николай и вновь спрятался от слепящих лучей, закрыв веки.
– То-то же! – довольно пробурчал музыкант, отпуская мужчину.
Свет понемногу становился мягче, и спустя полминуты врач, создав козырёк ладонью, сумел немного оглядеться. Деревянная палуба баржи была забита сидящими и лежащими беженцами. Участники родной группы расположились тут и там вместе с совсем незнакомыми фигурами, а сам Николай, как оказалось, сидел на пластиковом стуле у самого бортика кормы. Вокруг судна раскинулась бескрайняя вода без намёка на какую-либо сушу. Взгляд упал на правую руку: на конечность была наложена тугая самодельная шина из деталей лодочного весла, ремней и тряпок, а по всей длине предплечья тянулась бордово-фиолетовая полоса.
– Что ты делаешь тут? – Николай повернулся к сидящему на палубных досках Василию.
– Дежурю возле тебя, что ещё, – усмехнулся музыкант и кивнул на три лежащие в тени поодаль фигуры. – У Любы и Наты и так хватает возни. Пусть немного передохнут. Вот я и вызвался.
– Сколько? – чуть хрипя от жажды, произнёс врач. – Сколько времени прошло?
– Почти три часа.
Василий, словно угадав желание, протянул бутылку с водой – Николай жадно впился в горлышко, залпом вливая в себя почти литр, и довольно вздохнул, вновь оглядывая океан вокруг.
– Мы уже в сорока километрах от берега, – перехватил и добил напиток музыкант. – Приходится идти лишь в половину от возможной скорости, чтобы не рисковать. Погляди, кстати, что раздобыл. – Василий потянулся куда-то в сторону и вынул на свет старое выцветшее банджо. – У капитана нашей посудины одолжил. Мне не дали нормально поиграть, пока ты спал, но раз очухался – давай зарядим уже! Сто лет ничего не исполнял!
Все органы чувств наконец полностью восстановились, и слух уловил то и дело переходящий на повышенные тона разговор. Николай сощурился и разглядел неподалёку Березина, активно ругающегося с каким-то крупным бородачом.
– А что происходит?
– Небольшие тёрки. Представляю, каково ей всё это переводить, – музыкант, перебирая струны в томительном ожидании игры, бросил взгляд на спорщиков. Стоящая подле Степана Даша вовсю пересказывала слова обоих мужчин. – Шкипер недоволен, что мы притащили так много народу. Мы ещё и сцепились с экипажем, когда отплывали. Но ничего серьёзного: пара тумаков. Еле убедили вас дождаться.
– Возникнут проблемы? – нахмурился Николай, подумывая встать, но в конечном счёте доверчиво расслабился и откинулся на пластиковую спинку.
– Не думаю. Дашка говорит, что он не зол, а, скорее, растерян. Да и тот мужик, чьего сынишку ты спас, за нас впрягается будь здоров. Правда, бабка у него какая-то буйная. Но, думаю, у нас всё будет славно.