Мое положение было не таким уж плохим: деньги, которыми снабдила меня матушка, давали возможность жить не роскошно, но прилично, а в будущем я мог ожидать дополнительных поступлений от нашего родового поместья. Большинство же молодых дворян не имели и этого – будучи не первыми сыновьями в своих семьях, они могли рассчитывать только на себя. Понятно, что по сравнению с ними я был почти царь Крёз, – забавная получилась штука: в глухой провинции я был беден, а в большем городе, с теми же средствами, вдруг сделался богат.
У меня появились приятели, образовалась товарищеская компания, где я занимал видное место: я наконец-то нашел общество своих сверстников, к которому так стремился. Не удивительно, что на первых порах меня восхищали грубая речь и крепкие словечки моих друзей, их непристойные шутки, задиристость и драчливость. Даже запахи чеснока, лука, винного перегара и немытого тела не отталкивали меня, хотя сам я был неестественно чистоплотен благодаря воспитанию моей матери, которая была просто помешана на чистоте… Святой отец, а скажите мне, если мы заговорили об этом, нужна ли человеку чистота? Я знаю, что многие учители церкви отрицают её и осуждают как телесный грех.
– Это заблуждение, мессир, – улыбнулся Фредегариус. – Церковь осуждает ублажение тела, превознесение телесных радостей во вред духовным, но как можно отрицать чистоту, когда Иисус, наш Спаситель, постоянно совершал омовения и призывал к этому апостолов? Вы бывалый человек, мессир, и видели, разумеется, что во многих монастырях устроены прекрасные купальни, как с холодной, так и с горячей водой, а у епископов, кардиналов, и у святейшего папы в Риме есть, к вашему сведению, большие ванны из серебра и золота. Да, встречаются иногда подвижники веры, которые ненавидят свою грешную плоть настолько, что изнуряют ее всяческим способами, в том числе отказывая себе в омовении, но таковых немного, и Церковь не призывает всех верующих следовать их примеру.
– О, я встречал таких аскетов, которые подобно Павлу Фивейскому десятки лет жили вдали от людей, презрев потребности бренного тела! – подхватил Робер с непонятной радостью. – И знаете, что я вам скажу, святой отец, – правильно они делали, что ушли от общества. Вы не представляете, какой тяжелый дух стоит около их пещер и одиноких хижин, а это, ведь, искушение для верующих – разве может вонять то, что свято? Невозможно себе вообразить, чтобы в райских садах стояло зловоние; когда Адам и Ева жили в раю, у них не разило изо рта, не пахло из подмышек и от ног, – дурной запах стал исходить от наших прародителей только после грехопадения. Вонь – это признак нечистой силы, признак дьявола; смердит в аду, но в раю раздаётся сплошное благоухание, не так ли?
Но если от святого отшельника смердит, как от чёрта, прости Господи, не ставит ли это под сомнение его святость: возникает невольный вопрос, – а угоден ли Богу подвиг сих отшельников? Я читал сочинения одной ученой аббатисы, в которых утверждается, что даже от испражнений святых страстотерпцев пахнет фиалкой и ладаном – не верьте этому! Уж я-то знаю!..
– Может быть, мы вернёмся к вашей жизни, мессир рыцарь? – попросил монах, которому был явно неприятен этот разговор. – Вы остановились на том, что обрели себе товарищей.
– Да, помню, – кивнул Робер, – Я обрёл товарищей и находил удовольствие в нашей грубой мужской компании. Я старался не выделяться из неё: выучился браниться, пить креплёное вино, начинать ссору по любому поводу и безо всякого повода, хвастаться своими победами на поединках и на любовном ложе.
Последнее было неправдой: я оставался девственником и очень стыдился этого. Вот вам отличие жизни мирской от жизни духовной! Вы, люди духовного сословия, стыдитесь потери невинности, а мы боимся признаться, что не потеряли её. Так и должно быть, и не может быть иначе: если вы стремитесь к духовному существованию, то плотские желания являются главным препятствием для вас, ибо они подавляют духовность, заменяя её чувственностью. Если же хотите жить мирской земной жизнью, то вам следует направить все свои усилия на достижение плотских желаний, потому что они составляют её главное содержание, а важнейшее из плотских желаний, конечно же, вожделение. Нельзя себе представить, чтобы животное, стремящееся исключительно к питанию, сну и совокуплению, – главным образом, к совокуплению! – в то же время было занято раздумьями о смысле бытия и заботами о своём нравственном совершенствовании. Нельзя себе представить и того, чтобы человек, занятый мыслями о вечной жизни, о Боге и душе, одновременно думал, как бы удовлетворить свою похоть в полной мере и без удержу, а ещё – как бы побольше и повкуснее поесть и подольше поспать. Или духовность и отсутствие плотских желаний, или плотские желания при отсутствии духовности, – иного не дано.
– Но вы постоянно напоминаете мне, что ваша жизнь была бы ничем без любви, – перебил его Фредегариус. – Или вы подразумеваете только возвышенную любовь, – такую, какой была ваша любовь к Флоретте?
– Не в бровь, а в глаз! – Робер подскочил на кресле. – Ваше замечание остроумно и верно, святой отец. Да, я пытался совместить любовь духовную и любовь плотскую – и от этого произошли все беды моей жизни; я слишком поздно понял, что совместить эти две любви нельзя… Но мы забежали вперёд; позвольте мне связать прерванную нить моего рассказа. Итак, я оставался девственником, а между тем, я был привлекателен, молод и силён. В Париже любовные отношения легко начинаются и легко оканчиваются; при желании я мог бы каждую неделю менять любовниц, однако робость и стыдливость одолевали меня всякий раз, когда какая-нибудь дама оказывала мне недвусмысленные знаки внимания.
Не ездил я и к девицам, продающим свою любовь за деньги, потому что тогда они вызывали у меня отвращение, – не столько физическое, сколько нравственное. Позже я обнаружил, что многие из них – порядочные, добрые и честные создания, как это ни странно, – во всяком случае, честнее и порядочнее большинства женщин высшего света. Недаром одной из самых верных последовательниц Христа была Мария Магдалина, блудница, перешедшая к святости, не предавшая Иисуса при аресте, не покинувшая Его при казни и державшая Грааль со священной кровью, пролитой на кресте. Почему она была выбрана Господом для этого, она – бывшая жрица разврата? Не потому ли, что в ней разглядел Спаситель те черты, которых не увидел в так называемых порядочных женщинах?..
Получалось, что я избегал любви, жадно стремясь к ней, – продолжал Робер. – С завистью я слушал рассказы моих товарищей об их любовных приключениях, мечтая о чём-то подобном для себя. Как я теперь понимаю, во мне боролись два чувства, взаимно исключавшие друг друга: желание найти высокий идеал в женщине и желание самой женщины, как таковой, то есть плотское желание. Что победило, как вы думаете?.. Правильно, святой отец: плотское желание одержало верх. Оно внушило мне, что дама, которую я возжелал, и есть тот самый высокий идеал, к которому я стремился, – так что сомнения отпали, и я мог без колебаний добиваться осуществления своего плотского желания.
Как звали эту даму? Давайте назовем ее Ребеккой; должно быть, её уже нет на белом свете, но всё равно я не хочу бросить тень на её имя, – вдруг кто-нибудь из внуков или правнуков моей наставницы в любви случайно прочтёт ваши записи, святой отец, и узнает свою бабушку! – улыбнулся Робер. – Ребекка была старше меня на год, и когда я с ней познакомился, она уже успела овдоветь – её муж на охоте неудачно упал с лошади и отдал Богу душу. Ребекка была блондинкой среднего роста, немного склонная к полноте; трудно было причислить эту даму к красавицам, но записать её в дурнушки тоже было бы несправедливо. Она была привлекательна своей молодостью, свежестью, живостью, но особенно хороши были её глаза. О, её глаза были чудом, святой отец! Огромные, голубые и прозрачные, они излучали кротость, доброту и какую-то детскую беззащитность. Взглянув в них, каждый мужчина ощущал себя Роландом, Тристаном, святым Георгием, готовым сразиться с чудовищным драконом или с бесчисленными полчищами врагов для того чтобы защитить эту даму.
Слабость Ребекки была её силой, и, поверьте мне, она умело пользовалась своим оружием! Евангельские нормы морали не стесняли её: помолившись, исповедавшись и получив отпущение грехов, она считала себя свободной и вновь грешила с твёрдым убеждением, что не совершает ничего дурного. Если бы ей сказали, что она ведёт себя плохо, Ребекка очень удивилась бы, ведь она никому не причиняла зла, а просто следовала зову своей плоти.
Часто меняя любовников, она быстро забывала их и никогда не задумывалась над тем, что с ними сталось, не страдает ли кто-нибудь из них после того, как она его бросила. Чужие страдания не трогали её сердца, поскольку собственные прихоти и желания были для неё превыше всего. При этом Ребекка искренне полагала, что она добра и отзывчива; её взгляд не являлся притворством и именно поэтому был так опасен. Я был одним из многих, кто попался на удочку этой дамы, но я был обманут, потому что хотел обмануться, – кого же винить в этом, как не себя?..
Наше знакомство состоялось на большом пиру, который давал король в своём дворце. Здесь собрались все представители благородного сословия, в том числе много девиц и дам. Их одежды были смелыми, даже очень смелыми, а поведение дам было просто вызывающим. В провинции такого не встретишь: в наших палестинах строго придерживались золотого правила: «Что не видно, то не стыдно», но в большом городе были свои представления о приличиях, здесь скорее можно было сказать: «Стыдно, когда не видно». Грех выставлялся напоказ, а над безгрешными дамами и девицами издевались, называя их недотрогами, злюками и кривляками. Возвышенная любовная поэзия вызывала насмешки; в моде были короткие стишки фривольного содержания, в которых «дама сердца» прославлялась, прежде всего, за телесные прелести и за доступность.
Благородные и чинные танцевальные выходы, которые я ожидал увидеть во дворце, были лишь в самом начале и скоро сменились танцами с приседаниями, подскоками, разворотами и короткими пробежками. Дамы и кавалеры будто старались показать друг другу, как они быстры и неутомимы, сколько в них сил для любовных утех. Танцы, святой отец, это великая похоть, нашедшая в них выход из тайников человеческой души.
– Вы поражаете меня мессир, – улыбнулся монах. – То вы чересчур снисходительны к людским слабостям, то слишком строги.
– Я стараюсь быть справедливым, а справедливость – это и строгость, и снисходительность одновременно, – возразил Робер, скрестив руки на груди. – Отчего я назвал танцы похотью? А отчего брачные игры животных и птиц не обходятся без танцев? Оттого, что в танце эти бездуховные твари показывают, во-первых, свою привлекательность, а во-вторых, какие они замечательные любовники, – но у людей разве не то же самое? Танец действует, как возбуждающий любовный напиток, от него теряют голову, забывают о сдержанности и благоразумии. Вспомните, как Соломея добилась от царя Ирода казни Иоанна Крестителя: через танец обольстила она царя: голову, правда, потерял не Ирод, а Иоанн.
ebooksa