Как она!.. Это было то еще зрелище. Давно я не видела такого разгрома. Мистрис Пейшенс свила на кровати настоящее гнездо, как дикий зверь, скомкав белье в комок, несмотря на все старания Роды и сестры. Подушки раскиданы по полу (Рода подбирает, госпожа Пейшенс расшвыривает), повсюду растеклась вода, а сама госпожа Пейшенс… ну, она тоже в беспорядке, волосы спутаны, всклокочены, с лица капает, кулаки стиснуты.
– Мариам, как же мне больно! Меня просто на части разрывает! – вскрикнула она, поднялась и упала на колени, хрюкая, как свинья.
Ее сестра смотрела на меня, словно первый раз увидала такое чудище. Похоже, мистрис Пенн представления не имеет, как рождаются дети. Рода слегка улыбнулась.
Я растираю хозяйке спину и кладу на нее теплое полотенце, которое дала мне Рода.
– Я уже здесь, мистрис Томас. Все будет хорошо. Младенчик просто спешит увидеть маму, вот и все. Сейчас… перевернитесь… я посмотрю…
Так и думала: ребенок идет попкой. Я кивнула Роде, чтобы та помогла мне. Поискала взглядом мистрис Пенн, но услышала, как ее рвет в соседней комнате. Вот же досада. Лишняя пара рук сейчас бы очень пригодилась.
Нам с Родой – а Рода ростом примерно с двенадцатилетнюю девочку – нужно приподнять, перевернуть хозяйку и мягко положить на кровать. Она кричит как резаная и размахивает руками, будто собирается нас ударить. Рода закатывает глаза.
Я стараюсь быть с мамочкой как можно нежнее. Ей ведь очень трудно. Больно. Ребенок движется, отчего она чувствует себя ужасно. Страшно, ведь боятся почти все роженицы. Боятся за себя, за ребенка. Но мистрис Пейшенс вопит, как полоумная дура, цепляется за меня и мешает ее осматривать. Потом начинает еще и извиваться и не дает проверить, как там ребенок. В общем, времени понадобилось больше, чем следовало бы, да еще и ребенок пошел быстро…
– Пейшенс! – рявкнула я. – Заткнись!
У Роды глаза сделались по блюдцу. В комнате стало тихо. В соседней комнате перестали блевать, и мистрис Пенн высунула голову из-за косяка.
Хозяйка замерла, разинув рот, но не издавала ни звука. Просто смотрела на меня.
– Теперь, если хочешь родить хотя бы на этой неделе, прекрати верещать и послушай меня. Малышка идет попкой, и мне нужно ее развернуть. Будет больно, так что закусывай губы, сжимай кулаки, задерживай дыхание, делай что хочешь. Но кричать нельзя. Напугаешь ребенка. Понимаешь меня?
Пейшенс смотрит и молчит. Я знаю, о чем она думает. А потом она глубоко вздохнула, закрыла рот и кивнула.
Малышка развернулась как волчок и выскользнула, не дав мне толком подготовиться. Извивалась, пинала меня прелестными розовыми ножками и кричала. Кричала так, словно звала экипаж. Или вела за собой полк. Кричала, широко открыв рот и высунув розовый язычок. Крепенькая. Здоровенькая. Сильная духом.
Мать не понимала, плакать ей или смеяться. И сделала и то и другое. Не дожидаясь, пока мы обмоем ребенка или ее, схватила малышку и принялась целовать. Вытащила грудь и попыталась кормить, хотя молоко еще не пришло. Запела и принялась укачивать ребенка, плача и смеясь разом. Мастер Томас вломился в комнату, едва не снеся дверь, и уселся на кровать прямо на неубранные еще простыни, в лужу крови, воды и разных жидкостей. Ему было все равно. Он тоже плакал и смеялся, как и жена, и дрожащим пальцем гладил щечку новорожденной дочери.
Мне, Роде и мистрис Пенн пришлось здорово постараться, наводя чистоту и порядок в комнате и на родильном ложе (потому что мать никак не отдавала ребенка, а отец все не уходил), но мы справились.
Пейшенс Нэш зевнула и вздохнула. Ее дочь, утомленная рождением и кормлением, спала, приоткрыв ротик. Пейшенс утерла слезы ладонью.
– Она… она ведь здорова, Мариам, правда? – Женщина смотрела широко распахнутыми от изнеможения и беспокойства глазами.
Я похлопала ее по руке.
– Да, мистрис Пейшенс, она совершенно здорова. Волноваться не о чем.