Татьяна вздрогнула, но время было на ее стороне:
– Федор Иваныч, но там ночь, все спят.
– А… Ну что ж… Придется рисковать. Татьяна, спасибо вам за все. Я… я сегодня уезжаю. Не знаю, увидимся еще когда-нибудь… Нет… – Он развел руки в стороны и попытался ее обнять. – Прощайте, что ли.
У Татьяны подкосились ноги. Федор едва успел ее подхватить.
– Что такое? Таня? Что с вами? Что? Что такое? – повторял он. – Садитесь, садитесь. Что, что, что… – Он пододвинул стул, устроил на нем Татьяну и замахал перед ней первым попавшимся журналом, как веером.
– Федор Иваныч, – прошептала она, – не уезжайте. Я вас люблю.
– Что? – Федор оказался настолько шокирован, что чуть не выронил журнал.
– Я люблю вас. – Она открыла глаза.
Теперь веер понадобился и Федору.
– Вы… Таня, вы не можете. Я женат.
Библиотекарь сжала в руках слетевшие очки и заплакала.
– С первого момента… как я вас увидела. Простите меня, простите!
– Да нет. – Рябинин обмахивал ее журналом. – Вы вовсе не должны извиняться. Это я как-то, да? Как-то… извиниться должен. Я виноват перед вами. Наверное. Я… Простите. Я пойду.
Окрыленный скорым отъездом, Федор осознал, в скольких вещах у него более никогда не возникнет потребность и чего он ни за что не сможет взять в Америку. Он расставил рыночный прилавок возле подъезда и разложил на нем книги. Полсотни самых толстых и ценных изданий, какие только находились в доме.
К прилавку приблизилась худощавая женщина лет сорока с ярко-красными волосами.
– А «Триумф Анжелики» есть?
Федор смутился, но сразу постарался включить в себе все, что осталось от торговца.
– Простите, у меня классика – очень редкие экземпляры.
– Ну хотя бы Чейз-то есть? – Синие глаза искали среди толстых изданий то, чего там не было в принципе.
Федора подобный упадок нравов приводил в совершенное неистовство.