— Ты даже здесь умудряешься найти… — Он не договорил, передернул плечами и ушел в дом.
Я долго сидела на скамье, чувствуя, как от запаха мальв мне становится дурно, но в четыре агнцем перед закланьем стояла у надвратной колокольни и слушала уверенные приближающиеся шаги.
Та поездка в Спасо-Прилуцкий монастырь осталась во мне гудением колокольного голоса, наполнившего меня властной расплавленной медью.
— У вас жар?
— Да.
— Я отвезу вас домой.
— Нет, не домой.
Когда я скрипнула иссохшей калиткой, было уже около полуночи. Кирилл сидел у грубого подобия стола и не мигая смотрел на огонь в печке. Я молча присела на табуретку рядом и поправила растрепавшиеся волосы — от них неожиданно пахнуло ладаном. Кирилл расширившимися, как у кокаиниста, ноздрями втянул этот запах, в котором так тревожно сплетаются торжественная аскеза церкви и восточное сладострастие Соломона. Он втягивал его долго, будто наслаждаясь, до тех пор пока не закашлялся.
— Ах, почему ты не взяла с собой Шалена! Уезжай — не уезжай. Теперь уже все равно.
Он сам уехал наутро, я же вернулась в Петербург только через две недели, когда листья на северных березах уже не лили свой дрожащий золотой свет, а безжизненным прахом устилали твердую от заморозков землю. И может быть, только та последняя ночь с ним, в открывшейся перед нами обоими бездне, в которой уже не боишься ни обмануть, ни потерять, помогла мне прожить эти две недели и не сойти с ума. А жестокое, тяжкое слово «грех» навсегда осталось для меня связанным с теряющимися в небе главками вологодских церквей.
По моем возвращении Шален во время прогулок частенько смотрел на меня с недоумением, спрашивая, куда исчез молчаливый спутник наших хождений в пустынные приморские парки. «Ты совершенство, мой мальчик, и потому тебе не понять», — с тоской заглядывая в ореховые, с опущенными уголками глаза, говорила я и бежала вместе с ним в просветы полуобнажившихся кустов и падала в груды листьев, стараясь забыть то, чего телу забыть не дано.
Но время делало свое дело, и другие страсти продолжали жизнь. Я мало вспоминала о Кирилле, которого видела в последний раз стоявшим на углу распластанного низкого вокзала.
…Мы, постаревшие за ночь, попрощались тогда у порога, едва касаясь друг друга изнеможенными телами. Смятые русые волосы шевелились на утреннем ветру. И, с трудом разлепляя распухшие губы, я прошептала:
— Обещай, что не будешь ни о чем сожалеть. Уходи и не оборачивайся. — Бесплотными от бессонной ночи руками я осторожно подтолкнула его в спину, и он ушел, высокий, с нелепо поднятым левым плечом.
Но как только он скрылся за поворотом, мне стало страшно: я уже знала, что ждет меня в эти холодные, настоянные на ладане и колокольном звоне, дни. И я побежала к нему, к людям, к вокзалу…
Он стоял одиноко, держа в руках эту нелепую корзинку, набитую пакетами мелкой сухой рыбешки, которая водится только в Белом озере и которую местные власти, за неимением прославленного масла, дарили всем участникам съемок. Я готова была уже броситься к нему и в последний раз ощутить прикосновение теплого человеческого тела, а не раскаленной меди, но эта смирившаяся поза, эта корзинка, а главное, эта рыба… Я в первый раз за многие годы заплакала, а через минуту объявили петербургский поезд.
Да, я мало вспоминала о нем, изредка видя на экране титры с его фамилией или слыша упоминание о нем знакомых. О нем говорилось всегда с долей какого-то удивления и жалости; он не влезал в денежные проекты, не занимался халтурой, а все ждал и ждал непонятно чего. Потом я и вовсе перестала о нем слышать и, только прижимаясь щекой к элегантно поседевшей морде Шалена и близко видя его черный зрачок во весь глаз, на мгновение вспоминала другие, неутоленные, глаза.
А весной он стал мне сниться. Сниться редко, но отчаянно и зло, уходящей в темноту туннелей фигурой, недосягаемым зверем в осеннем лесу, и, проснувшись, я целый день ощущала себя несвободной. А потом вдруг поняла: с ним все в порядке. Больше чем в порядке — он победил.
Глава 3
АННА
ebooksa