Вернёмся к расположению арки на Форуме. Место для её строительства выбрал сам Север. Руководствовался он вовсе не видами, из неё открывавшимися. Арка была воздвигнута в историческом сердце политической жизни Рима со времён ещё республиканских. С одной стороны – ростры, где располагалась трибуна, с которой выступали на протяжении столетий знаменитые римские ораторы и политики. С другой – курия, где заседал сенат римского народа. Перед аркой – часть Форума, именовавшаяся комициум, место собрания трибутных плебейских комиций, имевших с 287 г. до н. э. высшие законодательные права. В 14 году, правда, Тиберий упразднил комиции за очевидной ненадобностью, передав их и без того уже фиктивные права сенату. Таким образом Луций Септимий Север увековечил свои военные победы на Востоке в самом престижном месте столицы Империи.
Основание арки, к которому вели ступени с площади Форума, было возведено из известкового туфа, добывавшегося близ Рима в Тибуре и потому именовавшегося «тибурским камнем». Сама арка была отделана белым мрамором. Её высота около 21 метра, ширина 23 метра. Всё строение богато украсили скульптурами. Над основным пролётом – фигура Марса, над боковыми – изображения других божеств4. На перемычках – летящие Виктории, на вершине арки изначально стояла скульптурная квадрига, на которой находились статуи императора и его сыновей. Она, увы, не сохранилась. По всей арке располагалось множество рельефов, основные находились на четырёх больших панелях. Они посвящены войнам Рима против Парфии под водительством Септимия Севера. На первом рельефе отражены события 195 года. Множество фигур изображают сражение, в котором император, победив царей Осроены и Адиабены, утвердился в Нисибисе. Содержание второй панели трактуется по-разному. Наиболее распространённая версия – показ соглашения между римским императором и городом-крепостью Хатра. Север здесь держит копьё остриём вниз, что не предполагает воинственных намерений, а его противник стоит, не склонившись, значит, отказывается от подчинения. Третья группа рельефов отразила события главной кампании римлян против Парфии, когда легионы глубоко вторглись в Месопотамию. Солдаты атакуют город Селевкию, воины противника бегут, а горожане сдаются в плен. Последний четвёртый рельеф показывает взятие столицы Парфянского царства Ктесифона. Среди изображений выделяется большая осадная машина, творение, надо понимать, славного Приска. Присутствует на панели в правом верхнем углу и сам властелин Рима Север с сыновьями. Повествование сюжетных рельефов развёртывается от боковой левой части арки далее направо. Такое расположение естественным образом вызывало желание не пройти сквозь триумфальное сооружение, но обойти его, дабы насладиться созерцанием всех скульптурных сцен5.
Имя архитектора – создателя арки Севера до нас не дошло, но высочайший уровень его мастерства сомнению не подлежит. Она была воздвигнута в короткий срок, замечательно прочной и высокохудожественной. Присутствует, правда, и критический взгляд на это произведение римского архитектурного искусства. Указывается, что в рельефах арки развивались художественные тенденции, появившиеся ранее в декоре колонны Марка Аврелия. Фигуры на рельефах кажутся изваянными наспех, с небрежением. Они сходны друг с другом, хотя и сохранили некоторое индивидуальное своеобразие6.
Ко времени правления Септимия Севера относится и сооружение монументальной арки, состоявшей из большого свода в центре и небольших сводов с обеих сторон в Пальмире. В отличие от той, что на Форуме, где многочисленные барельефы передают батальные сцены, на этой видна витиеватая резьба, изображающая различные растения и геометрические орнаменты. К несчастью, в текущем XXI веке, в 2015 году, эта арка была разрушена исламистскими фанатиками. Ныне ведётся её реставрация.
Римлянам недолго пришлось дожидаться новых великолепных торжеств, дарованных им Септимием Севером. В ночь с 31 мая на 1 июня 204 года в столице Империи открылись очередные Секулярные игры. Они проводились с республиканских времён примерно раз в столетие, дабы никто не мог увидеть их и насладиться удивительным зрелищем дважды. Луций отнёсся к проведению этого столь редкого, согласно его исторической сути, праздника в Риме самым серьёзным образом. Его великолепие, пышность должны были лишний раз показать квиритам истинно римский дух правления новой династии, воцарившейся на Палатине. Был, естественно, очередной раз подчёркнут семейный характер высшей власти. Императору традиционно сопутствовали его супруга августа Юлия Домна и оба сына. Второго июня на Капитолии, у храма Юпитера, состоялось торжественное жертвоприношение главному римскому божеству. Затем был жертвенный пир, в котором вместе с императорской семьёй участвовали префект претория Гай Фульвий Плавциан и коллегия из пятнадцати жрецов. Далее все перешли во внутреннее святилище храма супруги Юпитера богини Юноны. Здесь присутствовали также две весталки и сто девять матрон сенатского и всаднического сословий, имевших детей. Император зачитал обращение к Юноне о сохранении и возрастании власти римского народа, о его вечном единстве, победах и силе, о защите римского народа и его легионов, о целостности и дальнейшем расширении Римского государства. После этого все приняли участие в селлитернии Юноне – жертвенном пире, где среди пирующих пребывала и сама богиня, в данном случае её изображение. На следующий день селлитерний проходил с изображениями Юноны и Дианы. 4 июня селитернии продолжились. Для их проведения зарезали молодых свиней и употребили жареное мясо на жертвенном пиру. Он завершился традиционными плясками в честь богинь.
Население Рима в эти дни наслаждалось щедрыми угощениями, раздачами и, само собой, зрелищами самих игр. Простому народу столицы было за что любить своего императора. Жестокость Септимий Север проявлял исключительно к представителям верхов общества, поскольку только оттуда могла исходить угроза его власти.
Следующий 205 год принёс сокрушительный поворот в жизни и судьбе, казалось бы, прочнее прочного утвердившегося во властных верхах Гая Фульвия Плавциана. Префект претория, с 200 года после устранения своего коллеги Квинта Эмилия Сатурнина единственное высшее должностное лицо в Империи, подчинённое только принцепсу, с 202 года тесть Бассиана Антонина – старшего сына Севера… Кто мог предположить бесславный финал такой карьеры?
В римской истории фаворитизм нельзя назвать традиционным явлением. Но временами на Палатине близ царственных персон появлялись и сильные временщики. В первую очередь, здесь памятен Сеян, префект претория при Тиберии. Но его могущество, выглядевшее непоколебимым, в октябре 31 года внезапно оборвалось. Фаворит был казнён, тело его стало предметом глумления римской толпы. Ювенал в своей X сатире увековечил эту омерзительную сцену. При Калигуле (37–41 гг.) временщиком попытался стать преемник Сеяна Макрон. Но опасавшийся его Гай Цезарь достаточно быстро от наглеца избавился. А вот при Клавдии (41–54 гг.) государственная власть оказалась в руках «великих либертинов», среди которых наиболее известны имена Каллиста, Нарцисса, Палланта, Полибия, Посида. Надо отдать им должное: при них государственная машина Империи работала без сбоев. Что особо удивительно, несмотря на замечательную склонность вольноотпущенников-управителей к казнокрадству, имперские финансы восстановились после нелепых трат и безумств Калигулы. При Нероне (54–68 гг.) к временщикам можно отнести Тигеллина, на совести которого немало кровавых дел, включая первую в истории расправу над христианами. При Флавиях фаворитизм, казалось, ушёл в прошлое. В эпоху Антонинов это явление также не наблюдалось. При Коммоде, правда, иные префекты претория пытались сыграть роли новых Сеянов, но и финал их жизни был соответствующим, о чём уже говорилось.
И вот при Луцие Септимии Севере, вне всякого сомнения, сильном незаурядном и уверенном в себе правителе, в Империи появился не просто временщик, но человек, о котором Дион Кассий прямо пишет, «что Плавциан обладал таким могуществом, какого не было ни у одного из людей, и имел власть, достигающую императорской»7. Историк-сенатор винит в сложившейся ситуации принцепса: «Самым главным виновником этого был Север, который до такой степени уступил Плавциану все полномочия, что тот играл роль императора, а сам Север – роль префекта».8 Обращаясь ко времени правления Тиберия, Дион Кассий приходит к выводу, что Плавциан был могущественнее Сеяна. Здесь можно вспомнить, что преемник Августа отверг попытку префекта претория породниться с семьёй принцепса, когда Сеян возжелал стать мужем Ливии Ливиллы, племянницы Тиберия. Север же, как мы знаем, благосклонно отнесся к браку дочери Плавциана со своим старшим сыном. Кем же был Гай Фульвий Плавциан, сделавший такую умопомрачительную карьеру, не имевшую подобия в более чем двухсотлетней истории Принципата?
Родом префект был из Лептиса. Уже это могло способствовать расположению Луция к земляку. Более того, родовое имя позволяет предполагать родственную связь Плавциана с Севером по женской линии, поскольку мать императора звалась Фульвия Пия. Точная дата рождения будущего временщика неизвестна, но, скорее всего, он был примерно одного возраста с Луцием. Согласно Геродиану, Плавциан своим возвышением был обязан исключительно Северу. При этом он не указывает сколь-либо серьёзных причин такого расположения властителя к подданному. «Про него, человека в ранней молодости незначительного, некоторые говорили, что он подвергся изгнанию, уличённый в заговорах и многих преступлениях. Он был соотечественником Севера (ведь он тоже – ливиец): одни утверждали, что он – родственник Севера, а другие злословили, утверждая, что он в цветущем возрасте был его любовником. Как бы то ни было, Север, выведя его из низкого и незначительного состояния, обеспечил ему высокое положение, наградил его необыкновенным богатством, даря ему имения казнённых, и чуть ли не делил с ним власть. Злоупотребляя властью, Плавтиан в своих действиях не останавливался ни перед жестокостью, ни перед насилием и стал, наконец, страшнее всех когда-либо властвовавших. Соединив его дочь со своим сыном, Север соединялся с ним домами».9
Насколько сообщение Геродиана соответствует действительности, сказать сложно. Писал-то историк, уже ведая судьбу фаворита, и потому едва ли мог стремиться к объективности. При этом, однако, он подчёркивал разницу между утверждениями одних и злословием других. Первое относится к объяснению покровительства Плавциану как к земляку и родственнику Севера, а злословие представляет императора и временщика любовниками. Напомним, что традиционный римский взгляд на однополые связи радикально отличался от эллинского. Светоний однозначно относил таковые к «несмываемому позору»10. Траян, кстати, предпочитавший для любовных утех мальчиков, публично всегда демонстрировал крепкую истинно римскую семью, в чём ему добросовестно помогала императрица Плотина. Безусловно следующее: доверие Севера к Плавциану было исключительным. Хотя подлинные причины такового остаются скрытыми.
Поразительно, что не только сам префект возгордился выше всех разумных пределов, но и окружение его держало себя в соответствии с амбициями патрона. Дион Кассий приводит два исторических анекдота, подтверждающих это. «Так, однажды, когда Север навестил его, лежавшего больным в Тианах, воины, охранявшие Плавциана, не позволили свите Севера войти в дом вслед за ним. И человек, устанавливавший порядок рассмотрения судебных дел императором, как-то в ответ на приказание Севера, в тот момент ничем не занятого, представить на его рассмотрение какое-нибудь дело, отказался выполнить распоряжение, заявив: «Я не могу этого сделать, пока мне не прикажет Плавциан».11
Стоит ли удивляться, что нашёлся человек, осмелившийся даже обратиться к Плавциану как к «четвёртому цезарю», ставя его напрямую в один ряд с Севером и его сыновьями. Думается, Дион Кассий прав, виня в таком повороте дел в Империи самого Севера. Ведь славный сенатор был не просто современником, но и свидетелем всего, творившегося на Палатине. Потому и стоит отнестись с доверием к его сообщениям. «Действительно, помимо прочего, Плавциан в точности знал всё, что Север говорил и делал, а в тайны самого Плавциана не был посвящён никто. Север обручил его дочь со своим сыном, обойдя вниманием множество девушек из почтенных семейств, назначил его консулом и чуть ли не молил богов о том, чтобы Плавциан стал его преемником на посту императора, а однажды даже написал следующее: «Я люблю этого человека так, что молюсь о том, чтобы умереть раньше него».12
Благорасположение и благодушие Севера настолько вскружили голову префекту претория, что он позволял себе в походах располагаться в более удобных домах, нежели сам император и имел стол, более обильный и роскошный, чем у него. В конце концов, такая беспредельная дерзость не могла не вызвать у окружения принцепса, и прежде всего у членов его семьи, крайнего раздражения. Таковое неизбежно перешло в возмущение. Потому процесс этот мог завершиться только самым решительным образом.
Отношения с августейшей семьёй у Плавциана ухудшались шаг за шагом. Причем префект своими поступками сам этому способствовал. Он не скрывал откровенно враждебного отношения к самой августе. «Её он ненавидел до глубины души и никогда не упускал случая серьёзно опорочить её перед Севером, проводя расследования её проступков и допрашивая под пыткой женщин знатного рода. Из-за этого она начала заниматься философией и проводила целые дни среди софистов. А сам Плавциан превратился в самого распущенного из людей. Он изрыгал съеденное прямо на пиру, когда уже не мог переваривать пищу из-за обилия снеди и вина; шла дурная слава и о том, как он использовал девушек и юношей, но при этом собственной жене он никогда не позволял ни видеть кого-либо, ни появляться перед кем-либо, даже перед Севером и Юлией, не говоря уже о прочих».13 Об этом сообщает Дион Кассий.
Похоже, Плавциан настойчиво информировал Севера о супружеской неверности августы. Разговоров об этом на Палатине хватало… Более того, столь обидная репутация Юлии Домны пережила века и тысячелетие… Вот, что писал о ней знаменитый представитель французской новеллистики эпохи Возрождения Брантом (1540–1614 гг.) в книге «Галантные дамы»: «Также и император Север не озаботился бесчестием жены своей, известной беспутным поведением; он и не помышлял исправлять её, говоря, что, коли её зовут Юлией, надобно прощать ей, ибо во все времена женщины, носившие это имя, были бесстыдными развратницами и наставляли рога мужьям; да и сам я знаю многих дам, наречённых теми или иными именами (которые здесь называть не стану из уважения к нашей святой религии) и из-за этих имён приверженных распутству и трудящихся передком куда усерднее других, иначе зовущихся; ни одна из них не избежала этой участи».14
Если предположить, что рассказ правдив, то Север имел в виду известных распутниц дочь и внучку Августа. В своей же терпимости к Юлии Домне Луций мог опираться на пример почитаемого им Пертинакса, который «так же милостиво обошёлся со своей женой Флавией Сульпицианою: он не прогонял и не возвращал её, но, зная, что она занимается любовью с певцом и музыкантом и увлечена им, предоставил ей полную свободу действий, сам же взял в любовницы двоюродную сестру свою, некую Корнифацию»15.
Если дела в семье Севера обстояли подобным образом, то, пороча августу, Плавциан не мог настроить императора против неё. А вот добиться от Юлии Домны глубокой ненависти к себе вполне. Гнев же августейшей особы рано или поздно становится смертельно опасным для подданного, сколь бы высоко он не взлетел. Более того, здесь дело не ограничивалось одной императрицей. Брак Плавциллы и Бассиана Антонина, который должен был укрепить влияние префекта претория на Палатине, введя его в семью принцепса, привёл к совершенно обратному результату. Свидетельствует Геродиан: «Не слишком довольный браком и женившись более по принуждению, чем по своей воле, Антонин враждебно относился и к молодой женщине, и к её отцу: не делил с ней ни ложа, ни трапезы, чувствовал к ней отвращение и часто грозил убить и её, и её отца, как только станет единственным обладателем власти. Обо всем этом молодая женщина постоянно рассказывала отцу, сообщая ему о ненависти её мужа к браку и возбуждая гнев отца».16
Плавциан, крайне раздражённый рассказами дочери, мог сколько угодно гневаться на старшего сына императора, но такой недруг был ему явно не по зубам. Север решительно готовил Бассиана в преемники. Возведение его в цезари, а затем в августы недвусмысленно об этом свидетельствовало. Потому такая вражда не могла разрешиться каким-либо примирением сторон, а неизбежно должна была закончиться гибелью одного из её участников. А, учитывая, что за сыном стояла августа-мать, вопрос о победителе не стоял. Дело было только во времени. И оно работало не на префекта претория. Да и отношения Севера с Плавцианом не всегда были ровными. Однажды, это было, скорее всего, в 201 году, Луций обратил внимание на дерзкое помещение среди статуй членов императорской семьи изваяний префекта. Раздражённый этим принцепс повелел отправить их на переплавку. Это известие стремительно распространилось по просторам Империи и вызвало неподдельную радость во многих провинциях. Слава у Плавциана была недоброй. Он «отличился» на Востоке, преследуя сторонников Нигера, а заодно и тех, кого можно было обвинить в сочувствии к павшему претенденту на Палатин. Всем было очевидно, что такое усердие префекта носило не столько верноподданнический, сколько корыстный характер, поскольку собственность казнённых присваивалась им. Сохранился папирус, содержащий сведения о том, что Плавциан расследовал дела чиновников, обвиняемых в злоупотреблениях. Это также не добавило ему симпатии в глазах имперской бюрократии. Короче, в ряде городов стали уничтожать изображения префекта, полагая, что немилость императора к статуям это и прямое предвестие падения и погибели самого ненавистного многим и многим временщика. Все помнили, что не раз в римской истории сносились статуи низвергнутых фаворитов, утративших доверие властителей. Это было делом обыкновенным. Но, чтобы приказано было отправить на переплавку статуи действующего временщика, сохраняющего свою высокую должность, такого не то, что не было, а и вообразить было невозможно. И вот на тебе! Те, кто переусердствовал в истреблении изображений Плавциана, оказались перед судом. Одним из таковых стал наместник Сардинии Раций Констант. Любопытно, что в суде над ним участвовал сенатор Кассий Дион Коккейян. Он же и засвидетельствовал этот процесс и слова обвинителя, заявившего, «что скорее небо упадёт на землю, чем Плавциан хоть в чём-то будет ущемлён Севером»17. Более того, сам император горячо подтвердил судьям: «Невозможно, чтобы мною Плавциану был причинён даже малейший вред»18. Но, как известно: «Никогда не говори «никогда»!
С каждым годом статус Плавциана становился всё выше и выше. С 200 года он остался единственным префектом претория, в 202 году был введён в состав сената в ранге консуляра, а год спустя стал консулом совместно со старшим братом императора Публием Септимием Гетой. Последнее событие оказалось роковой гранью в судьбе Гая Фульвия Плавциана. Но пока ещё все казалось благополучным… В народе же многие почитали префекта как первое лицо в державе, обладающее большей властью, нежели сама августейшая семья. Однажды, будучи в цирке, Плавциан плохо выглядел, был бледен, не мог скрыть дрожь, скорее всего, по причине нездоровья. Это заметили, и люди, бывшие с ним по соседству, стали выкрикивать: «Что ты дрожишь? Почему бледность? У тебя в руках же больше, чем у троих!»19 Очень оскорбительные слова для Севера. Ведь «трое» – это он сам и его сыновья… Вот так репутация властелина Рима в народе! Но для самого Плавциана такое мнение народное было смертельно опасным. Ни один правитель не простит даже лучшему другу подобного унижения…