Септимий Север. Африканец на Палатине

Мы не знаем, как именно у Севера вызревало решение избавиться от зарвавшегося фаворита. Здесь опять вспоминается далёкий 31 год, когда громом среди ясного неба для римлян стали падение и казнь Сеяна. Подлинные причины своего внезапного гнева Тиберий унёс с собой в могилу. Что же касается описываемых событий, то, со слов Диона Кассия, нам известно, что очень важную роль здесь сыграл как раз коллега Плавциана по консулату. Публий Септимий Гета смертельно заболел и незадолго до кончины пожелал встретиться с братом, дабы открыть ему глаза на истинное лицо префекта и на опасность для высшей власти его замыслов. На смертном одре не лгут, потому Луций отнёсся к словам Публия с должным доверием. Неизвестно, явились ли для императора откровения старшего брата совершенной новизной, или же он уже начал утрачивать доверие к префекту претория. Возможно, слова Публия Септимия Геты оказались тем самым последним пёрышком, сломавшим спину верблюду. 204 год стал последним благополучным в жизни Гая Фульвия Плавциана. Собственно, в наступившем 205 году префект прожил чуть более трёх недель. Вероятная дата его гибели 22 января. Но вот обстоятельства случившегося у двух ведущих историков этого века описаны по-разному. Дион Кассий главным действующим лицом, погубившим зарвавшегося временщика, считает Бассиана Антонина. Между старшим сыном Севера и его тестем существовала глубокая взаимная ненависть. И здесь все преимущества были на стороне молодого августа, поскольку он располагал большими возможностями. Предсмертные откровения Публия Септимия Геты поколебали доверие императора к Плавциану, но не настолько, чтобы падение фаворита стало возможным в ближайшее время. Север почтил память брата установкой бронзовой статуи на Форуме, а в знак доверия к его разоблачениям лишил префекта значительной части его полномочий и оказания ему прежних почестей. Любопытно, что временщик связал эти неприятные для себя перемены не с инициативой самого императора, но со зловредным влиянием на него старшего сына. По словам Диона Кассия, Плавциан стал еще более свирепо нападать на Бассиана²⁰. В чём это проявлялось и как на такое реагировал отец, видевший в старшем сыне своего законного преемника, сенатор-историк, увы, не пояснил. Но вот реакцию молодого Антонина он описывает подробно. Тот, понимая, что отец пусть и утратил прежнее безграничное доверие к фавориту, но всё еще не склонен от него избавиться, решил ускорить события, прибегнув к откровенной клевете и провокации. «С этой целью он через своего воспитателя Эвода подговорил центуриона Сатурнина и еще двух других людей того же звания сделать ему заявление о том, что десять центурионов, в числе которых были и они, получили от Плавциана приказ умертвить и Севера, и Антонина; и они зачитали какую-то записку, которую будто бы получили в связи с этим заговором. Это произошло неожиданно во время празднества, устроенного во дворце в честь обожествлённых предков, когда зрелища уже завершились и должен был начаться пир. Это обстоятельство отнюдь не поспособствовало обману, ибо Плавциан никогда не решился бы отдать подобный приказ сразу десяти центурионам ни в Риме, ни во дворце, ни в тот день, ни в тот час и уж тем более в письменном виде. Тем не менее, Север посчитал это свидетельство заслуживающим доверия, потому что накануне ночью ему приснилось, что Альбин жив и готовит против него заговор».²¹ Своим снам Север доверял, как сулящим доброе, так и тем, что содержали дурные предзнаменования. Всё вкупе на императора подействовало, он решил немедленно вызвать к себе Плавциана. Должно быть, тому сообщили о срочности исполнения повеления Севера, поскольку префект так спешил на Палатин, что, если до конца доверять источнику, мулы, запряжённые в его повозку, въехав во двор дворца, пали замертво. Наверное, Плавциан связал такой внезапный вызов с намерением принцепса восстановить его былое могущество… Но уже у входа префекта смутила непривычная жёсткость привратников, допустивших в императорские покои только его самого без сопровождающих. Это был дурной знак, но отступать было поздно, да и невозможно. Север заговорил с фаворитом как всегда дружелюбно, но вопрос, им заданный, звучал убийственно: «Что подвигло тебя так поступить? Почему ты решил нас убить?» Правда, немедленно Плавциану была предоставлена возможность высказаться в своё оправдание. Поклонник с отроческих лет славных традиций римского правосудия Луций твёрдо следовал одному из краеугольных его принципов: «Audeatur et altera pars!» – «Да будет выслушана и другая сторона!». Понятно, что временщик выразил крайнее изумление по поводу предъявленного ему обвинения и стал решительно всё отрицать. Нельзя усомниться в том, что поражён словами Севера Плавциан был совершенно искренне и в отрицании своей виновности в приписываемом ему преступном замысле вовсе не лгал. Ведь Бассиан всё измыслил, а Эвод и Сатурнин послушно это подтвердили, подсунув ещё и липовое письменное «свидетельство». И вот, поскольку префект претория говорил чистую правду и потому наверняка был совершенно убедителен, молодой Антонин, опасаясь, как бы отец не понял сути происходящего, немедленно перешёл к действиям. Вскочив с места и, выхватив у Плавциана меч (получается, того допустили к императору при оружии), он ударил префекта кулаком, а, когда отец остановил его, тут же приказал одному из своих рабов убить временщика на месте. Тот очевидно был хорошо выдрессирован своим господином, поскольку немедленно повеление исполнил, не смущаясь присутствием императора, вроде как виновным Плавциана ещё не признавшим… Север, похоже, обвинению всё-таки поверил, ибо, остановив кулачную расправу, не помешал применению оружия. Кто-то из присутствовавших при убийстве и явно этим довольный вырвал из бороды мёртвого префекта клок волос и тут же отнёс его в покои, где находились Юлия Домна и Плавцилла, ничего, понятное дело, о случившемся ещё не знавшие. Увидев волоски и услышав: «Вот ваш Плавциан!», женщины восприняли это по-разному. Плавцилла, поняв, что отец погиб, была ввергнута в скорбь. А вот августа не могла скрыть радости²². Зная об отношениях Юлии Домны и Плавциана, усомниться в таком её поведении невозможно. Была ли она сама причастна к заговору сына против ненавистного им обоим зарвавшегося фаворита? Элий Спартиан прямо пишет о её виновности²³. Такой взгляд присутствует и в современной историографии²⁴

Тело убитого временщика было вышвырнуто из дворца. Скорее всего, его должна была постигнуть участь останков Сеяна, изувеченных беснующейся чернью и брошенных в Тибр. Север, однако, не позволил глумиться над телом того, кто долгие годы был его ближайшим соратником, и распорядился о погребении. Если все члены семьи Сеяна после его гибели были казнены, то дочь и сына Плавциана сослали на один из Эолийских островов на юге Тирренского моря, где они «влачили жизнь, полную страха, бесчисленных бедствий и лишений²⁵». Когда же после смерти Севера в 211 году власть перешла к Антонину Каракалле, то брат и сестра были убиты. Любопытно, что та же участь постигла и сообщников Бассиана по заговору – Сатурнина и Эвода. Удостоенные почестей сразу после гибели Плавциана они, как только их благодетель сменил отца на Палатине, были казнены. Очевидно именно потому, что лучше всех знали об истинных обстоятельствах расправы над временщиком.

Падение и гибель Гая Фульвия Плавциана не менее подробно, чем у Диона Кассия, описаны и у Геродиана. Но его версия этих событий совершенно иная. Заговорщиком, задумавшим убийство Севера и Антонина, у него является сам префект претория. Согласно Геродиану, временщик, встревоженный уменьшением своих полномочий, решил добиться для себя императорской власти, избавившись от обоих августов. Для осуществления задуманного префект попробовал воспользоваться услугами исключительно преданного ему трибуна Сатурнина (у Диона Кассия Сатурнин – центурион). Вроде как тот уже не раз выполнял некие тайные поручения префекта и умел хранить молчание. Более того, именно Сатурнин отвечал за смену ночной стражи во дворце и потому имел прямой доступ в императорские покои. Потому Плавциан подробно изложил своему сообщнику, что тот должен совершить на Палатине, подчеркнув, что такой сильный человек, как он, легко справится со стариком и мальчишкой (Северу шёл пятьдесят девятый год, к тому же он жестоко страдал от подагры. Каракалле было уже восемнадцать лет – возраст, совсем не мальчишеский.) Сатурнину были обещаны высшие почести в случае успеха. Но оказалось, что временщик плохо знал своего приспешника. Тот – человек, достаточно рассудительный, не захотел рисковать, добывая императорскую власть для Плавциана, но задумал изобличить его, выслужившись перед законной властью. Дабы у префекта не возникло сомнений в его преданности и готовности совершить двойное убийство, трибун склонился ниц пред временщиком, как перед императором. Но, тем не менее, Сатурнин попросил выдать ему письменное распоряжение, дабы выглядеть не просто убийцей, а воином, исполнившим приказ начальника. Плавциан якобы настолько был ослеплён жаждой высшей власти, что немедленно согласился. Более того, он дал указание трибуну сразу известить его о свершившемся, дабы он мог, своевременно явившись во дворец, захватить императорскую власть.

Имея такое убедительное доказательство злодейского умысла Плавциана, Сатурнин отправился на Палатин с единственной целью: известить императора о намерениях временщика. Геродиан упоминает, что трибун был родом сириец, а, значит, человек хитроумный, как и все восточные люди²⁶. Возможно, это и намёк на то, что, будучи уроженцем Сирии, трибун испытывал особое расположение к супруге Севера и потому не желал его убийства. Представ перед императором, Сатурнин всё честно ему изложил. Но вот Север якобы долго не хотел ему верить, сохраняя сердечную привязанность к Плавциану. Более того, принцепс даже стал винить в коварстве и изобретении клеветы своего старшего сына. Но твердость Бассиана, отрицавшего все обвинения, и письменный приказ, выданный самим префектом, заставили императора заколебаться. Последним аргументом стало предложение трибуна немедленно пригласить Плавциана во дворец, сообщив ему, что всё удалось и оба августа мертвы. Далее Геродиан подробно описывает сцену появления префекта в императорских покоях, где тот, изумлённый тем, что увидел Севера и его старшего сына живыми, тем не менее, не растерялся. Более того, в ответ на укоры Луция временщик так красноречиво и убедительно напоминал о своей былой преданности, что едва не убедил императора в своей невиновности. Но в этот самый момент его подвела распахнувшаяся верхняя одежда, под которой оказался защитный панцирь. Заметивший это Бассиан немедленно объявил доспех неопровержимой уликой, доказывающей злодейские намерения префекта. После этого молодой август, не советуясь с отцом и не запрашивая у того дозволения, приказал трибуну и другим вооружённым людям немедленно покончить с изобличённым врагом. «Те немедленно выполняют приказание юного государя, убивают Плавтиана и тело его выбрасывают на людную улицу, чтобы все его видели и чтобы враги надругались над ним. Так умер Плавтиан, потерявший рассудок в ненасытной жажде владеть всем и попытавшийся в конце жизни опереться на неверного подчинённого».²⁷

Рассказ, что и говорить, красочный, но какой-то малоубедительный. Не упомянут Эвод, центурион Сатурнин назван трибуном, само убийство происходит не днём, а ночью. При этом близ дворца людная улица… Главное же, Каракалла – не предводитель заговора, а изобличитель злодея… Похоже, Геродиан добросовестно изложил официальную версию властей, согласно которой был казнён злоумышленник, собиравшийся избавиться одновременно от обоих августов²⁸. Странным представляется и вот что: почему-то забыт цезарь Гета, в случае смерти отца и брата совершенно законный их преемник во главе Империи.

Конечно, не исключено, что Дион Кассий, крепко не жаловавший Каракаллу, мог преувеличить его роль в организации рокового для Плавциана заговора. В таком случае можно предположить решающую роль в сокрушении фаворита августы Юлии Домны²⁹. Впрочем, с учётом особенностей её взаимоотношений с временщиком участие императрицы в этом деле очевидно. Дело только в степени.

Ещё одну версию чудесного спасения Септимия Севера и роли в этом его старшего сына изложил Аммиан Марцеллин. По его словам, когда император лежал однажды в спальне, то он «подвергся неожиданному нападению со стороны центуриона Сатурнина по наущению префекта Плавциана и был бы заколот, если б не оказал ему помощи его уже взрослый сын³⁰». Сообщение позднеримского историка сильно расходится с описаниями современников принцепса. Хотя и те, как мы видим, крайне противоречивы. Зная очевидную пристрастность Диона Кассия, ненавидевшего Каракаллу, и осторожность Геродиана, совсем сбрасывать со счетов любопытный рассказ Марцеллина, возможно, и не стоит.

Вернёмся к трагическим событиям января 2005 года. Сам Север воздержался от обвинений в адрес убитого на его глазах и при очевидном его же согласии фаворита. Выступая в курии на заседании сената о деле Плавциана, император наверняка изумил многих, не выдвинув ни одного обвинения в адрес убитого префекта претория. Единственный прозвучавший упрёк – слабость человеческой природы, свойственная покойному, оказавшемуся неспособным перенести почести, коих его сам принцепс и удостоил. Здесь Север самокритично укорил себя за чрезмерную любовь к Плавциану и почитание его. Далее он предоставил слово тем, кто изобличил заговор префекта, но при этом удалил с заседания тех, «чьё присутствие не было необходимым, чтобы самим отказом дать им понять, что не вполне им доверяет³¹». Таким образом, из-за связи с Плавцианом и подозрений императора многие сенаторы подверглись опасности, а некоторые лишились жизни³². Правда, надо сказать, что, если под подозрение попало немало сенаторов, то погибли всё же немногие. Луций старался чтить свою клятву не казнить «отцов, внесённых в списки» без суда, по одному лишь подозрению… Но исключения всё-таки были. К примеру, видный сенатор, консуляр, женатый на дочери Марка Аврелия – Аннии Аврелии Фадилле, значит, теперь как бы и «родственник» самого Севера, был принуждён к самоубийству. Здесь Луций прямо уподобился Нерону! Дион Кассий отмечает, что за это император подвергся осуждению, надо полагать, очень осторожному и в узком кругу… Сенатор-историк, являя свою объективность и верность правде жизни, указывает, что Север «предал смерти и многих других сенаторов, причём некоторых после того, как им должным образом в его присутствии предъявляли обвинения, давали выступить в свою защиту и выносили приговор³³».

Дион Кассий приводит наглядный пример такого правосудия. Апрониан, весьма достойный человек, побывавший консулом в 191 году при Коммоде, а в 204 году при Севере – наместником провинции Азия, был осуждён за то, что его кормилица якобы видела сон, предвещавший легату императорскую власть. Показания против Апрониана были даны под пыткой, что не скрывалось. Но сенаторов это не смутило. Когда же во время слушаний дела в сенате в присутствии самого принцепса стали выяснять, кто, собственно, слышал об этом злополучном сне и кто передал его содержание, то один из «свидетелей» упомянул некоего лысого сенатора… Историк-очевидец описал, что происходило в курии после этого показания. «Услышав это, мы ощутили весь ужас своего положения. И хотя никакого имени ни осведомитель не назвал, ни Север не записал, все были настолько ошеломлены, что страх охватил даже тех, кто никогда не бывал в доме Апрониана, причём напуганы были не только те, кто вовсе не имел волос на голове, но даже люди с залысинами на лбу. И хотя никто уже не был уверен в своей безопасности, кроме тех сенаторов, которые могли похвастаться густой шевелюрой, все озирались кругом, высматривая вероятных подозреваемых, и перешёптывались: «Это, должно быть, такой-то», «Нет, такой-то». Не стану умалчивать и о том, что тогда случилось со мной, каким бы нелепым это ни показалось. Я пришел в такое смятение, что начал ощупывать волосы на своей голове. То же самое происходило тогда со многими другими сенаторами. И все наши взоры были обращены к более или менее лысым, словно тем самым мы пытались убедить себя в том, что опасность угрожает не всем нам, а исключительно этим людям».³⁴

Наконец, осведомитель, которого едва заметным кивком направили в нужную сторону, указал на совершенно лысого эдила Бебия Марцеллина. Бедняга лишился головы… Казнён был и наместник Азии… Так вот в сенате римского народа в те дни решались судьбы даже столь значимых людей, как легаты и эдилы.

205 год? когда произошла расправа над Плавцианом, был отмечен событием, весьма досадившим Северу. Вплоть до 207 года, около двух лет, Италия страдала от жестоких разбоев. И это при том, что в Риме в те годы пребывал император с сыновьями, а на Аппенинах, в отличие от предшествующей эпохи, стояли многочисленные войска. Некий италиец, прозванный Буллой, собрал банду численностью около боо человек и вовсю занялся разграблением метрополии Империи. Такого наглого разбоя в Италии не было уже около двух столетий. Ещё Тиберий, возглавив державу после Августа в 14 году, принял все возможные меры против потрясений на Аппенинах и, главное, для предупреждения их. Как свидетельствует Светоний: «Более всего он заботился о безопасности от разбоев, грабежей и беззаконных волнений. Военные посты он расположил по Италии чаще прежнего».³⁵ С тех пор, надо полагать, италийское население позабыло о масштабных разгулах преступности. Но вот при Севере, увы, всё изменилось не в лучшую сторону. Во многом здесь была и его вина. Разогнав прежнюю преторианскую гвардию, как мы помним, Луций сам толкнул часть италийской молодёжи, оставшуюся без средств к существованию, но недурно владеющую оружием и, главное, не отягощённую нравственными устоями, на занятие разбоем. С того времени прошло двенадцать лет и среди италийских бандитов выделился высокоодарённый предводитель, с чьей многочисленной шайкой сладу не было. Вот что пишет Дион Кассий о Булле: «Ибо, хотя за ним гонялось множество людей, и сам Север ревностно его разыскивал, он так и оставался неузнанным, даже когда его узнавали, ненайденным, – когда его находили, неохваченным, – когда его захватывали, – и всё это благодаря его щедрым взяткам и изворотливости. Он имел сведения обо всех, кто покидал Рим и кто прибывал в Брундизий, кто и в каком числе там находится и кто сколько с собой имеет. Большую часть людей он, обобрав, тут же отпускал, а вот ремесленников удерживал на некоторое время и затем, воспользовавшись их мастерством, отправлял назад с подарками. Когда однажды двое членов его шайки были схвачены и их вот-вот должны были отправить на растерзание зверям, он пришёл к тюремщикам под видом начальника своей родной области, которому-де требуются люди с такими приметами, и, получив их, таким образом спас своих сообщников. Он также явился к центуриону, которому было поручено уничтожить его шайку, и, притворившись кем-то другим, сам сделал на себя донос, обещал центуриону, если тот последует за ним, выдать разбойника и так, под тем предлогом, что отведёт его к Феликсу (это было другое прозвище, которым он пользовался), завёл его в низину, поросшую густым кустарником, и без труда взял в плен. Затем, облачившись в платье должностного лица, он взошёл на трибунал, вызвал этого центуриона, приказал обрить ему половину головы и сказал: «Передай своим господам, пусть они кормят своих рабов, чтобы те не обращались к разбою».³⁶

Север, которому сообщали обо всех случаях дерзких разбоев Буллы, с которыми местные власти никак не справлялись, пребывал в крайнем раздражении. В 207 году в далёкой Британии начались военные действия с непокорными племенами независимой от Рима северной части острова. Там наместник провинции Луций Алфен Сенецион и легат II Августова легиона Юлий Юлиан добились успехов. И вот в это же время в сердце Империи, на италийской земле, где присутствует сам император, какой-то дерзкий разбойник остаётся неуловимым, да ещё и откровенно, а главное, прилюдно, издевается над властями уже два года подряд! Последовало высочайшее повеление трибуну из числа телохранителей принцепса непременно захватить вконец обнаглевшего бандита и доставить его живым. Во исполнение столь решительного поручения доблестный воин получил в своё распоряжение большой отряд конницы. Но главным стимулом должно полагать угрозу страшного наказания, если он с этим делом не справится. Трибун, зная, что Север не из тех правителей, кто шутит такими предостережениями, нашёл-таки способ изловить злодея. И прибёг он не к военной силе, каковой ему выделили предостаточно, но к хитрости, затребовав все сведения о деятельности и образе жизни Буллы. Оказалось, что у того есть любовная связь с некоей женщиной, у которой при этом был муж. Скорее всего, он догадался, с кем его супруга наставляет ему рога, и, что неудивительно, счёл за благо донести до властей эту скорбную для его семейного благополучия весть. Новость трибун немедленно оценил. Обиженного мужа он приветил и повёл через него тайные переговоры с любовницей неуловимого бандита. Ей трибун обещал совершенное освобождение от наказания за связь с преступным предводителем. Очевидно, что был он в своей просьбе и обещании очень убедителен, да и рогатый муж в деле усердно помогал, лелея мысль об отмщении. Короче, любовница Буллы, взвесив все обстоятельства, поняла, что наилучшим для неё исходом будет выдача властям возлюбленного. Наверняка ей были известны места укрытий, используемые славным разбойником. В одном из них он и был схвачен во время сна. Пещера, используемая Буллой для ночлега, должно быть, не имела второго выхода, да и застали его, судя по всему, врасплох. Была ли достойно вознаграждена любовница-предательница, неизвестно. Муж же её наверняка был счастлив достойным отмщением за свой поруганный семейный очаг.

Сама эта история о роковой роли женщины, губящей своего возлюбленного, сразу вызывает в памяти знаменитые предания. Как тут не вспомнить ветхозаветную Далилу, выдавшую обессиленного ею Самсона филистимлянам! Приходит на ум и Деянира, жена Геракла. Она, правда, мужа не предавала, но, дабы сохранить его любовь, натёрла плащ героя кровью кентавра Несса, не зная о том, что она ядовита. Несс ведь, умирая от стрелы Геракла, дабы не остаться неотомщённым, солгал Деянире о волшебном свойстве своей крови. Якобы, если натереть ею одежду Геракла, то тот никогда не разлюбит свою жену… И Геракл погиб в невероятных мучениях. Нельзя обойти также исторический пример. Клеопатра предала Антония в надежде на благосклонность Октавиана, но это её не спасло…

Мы не знаем, насколько правдива история поимки Буллы с помощью женского коварства. Но надо сказать, что весь рассказ об этом разбойнике Диона Кассия историк Томас Грюневальд, специально исследовавший мифы и реальность бандитизма в Римской империи, твёрдо полагает вымыслом³⁷. В то же время не стоит исключать, что подлинная история Буллы могла обрасти мифологическими подробностями.

О печальной судьбе схваченного смутьяна Дион Кассий сообщает, что тот предстал в Риме перед префектом претория Эмилием Папинианом, который спросил: «Почему ты стал разбойником?» Булла дерзко ответил: «А почему ты стал префектом?» После столь краткого диалога по приказу Папиниана, объявленного римлянам глашатаем, разбойник был отдан на растерзание диким зверям в цирке, «а его шайка была рассеяна – вот до такой степени вся сила этих шестисот человек заключалась в нём одном»³⁸.

Этот диалог префекта и пленника также вызывает в памяти исторические аналогии, причём разных времён и с участием разных исторических персонажей. К примеру, Марк Туллий Цицерон в своём трактате «О государстве» привёл разговор Александра Македонского с неким пиратом, давшим царю смелый ответ на его вопрос: «… ибо, когда его спросили, какие преступные наклонности побудили его сделать море опасным для плавания, когда он располагал одним миопироном, он ответил: «Те же, какие побудили тебя сделать опасным весь мир».³⁹ Несколько подробнее этот эпизод приводит Блаженный Августин в своём труде «О граде Божьем»: «Прекрасно и верно ответил Александру Македонскому один пойманный пират. Когда царь спросил его, какое право имеет он грабить на море, тот дерзко отвечал: «Такое же, какое и ты: но поскольку я делаю это на небольшом судне, меня называют разбойником; ты же располагаешь огромным флотом, и потому тебя величают императором».⁴⁰

О схожем диалоге властителя и преступника повествует Публий Корнелий Тацит, сообщая о том, как перед императором Тиберием предстал некий раб Клемент, посмевший выдавать себя за внука Августа Агриппу Постума. «Рассказывают, что на вопрос Тиберия, как же он стал Агриппою, Клемент ответил: «Так же, как ты – Цезарем». Его не смогли принудить выдать сообщников. И Тиберий, не решившись открыто казнить Клемента, повелел умертвить его в одном из глухих помещений дворца, а труп тайно вынести. И хотя говорили, что многие придворные, а также всадники и сенаторы снабжали Клемента средствами и помогали ему советами, дальнейшего расследования произведено не было».⁴¹

Должно отметить, что бесчеловечный приговор Булле вынес префект претория Папиниан, знаменитейший юрист, один из столпов римского правоведения. Именно он был главным юридическим советником Севера. Имя Эмилия Папиниана и в наши дни известно каждому образованному юристу⁴². По глубине правовой мысли Папиниан заслуженно считается самым значительным представителем древнеримской юриспруденции. У него были высокоталантливые молодые помощники-коллеги Юлий Павел и Домиций Ульпиан⁴³. О величайшем юристе всей эпохи Римской империи, тем не менее, сохранились очень скудные биографические сведения. Даже примерная дата его рождения колеблется между 142 и 150 годами. Порой, правда, указывается март 142 года. Также смутны сведения и о месте его рождения – то ли Финикия, то ли Сирия, то ли Африка… Существует предположение, что Папиниан был братом Юлии Домны, откуда и возникли его прекрасные отношения с Луцием. А ежели Эмилий был уроженцем Африки, то мог заслужить расположение Севера как земляк. В столице Империи Папиниан пребывал, скорее всего, с юных лет. Считается, что юриспруденцию он освоил, пройдя обучение у знаменитого римского правоведа Квинта Цервидия Сцеволы. Возможно, в те же годы среди учеников главного юриста Рима пребывал и Луций Септимий Север. Если эта версия верна, то их дружба насчитывала десятилетия…

Свою профессиональную карьеру Эмилий начал в правление Марка Аврелия. Первая его известная должность – адвокат фиска, казны, подчинённой лично императору, куда поступали деньги из провинций, управляемых легатами, назначаемыми принцепсом. Фиск был учреждён с самого начала единоличного правления Октавиана после окончания гражданских войн. О карьерном росте Папиниана говорит упоминание о том, что он достиг должности помощника префекта претория ещё при жизни императора-философа. Но подлинный взлёт его пришёлся, что неудивительно, на годы правления Луция Септимия Севера. Уже в начале его царствования в сентябре 194 года Папиниан вступил в ответственную должность начальника ведомства петиций. Круг обязанностей его был очень широк. Требовалось своевременно и юридически точно отвечать на бесчисленные прошения, обращения к императору как должностных, так и частных лиц. Мы помним, сколь внимательно и добросовестно Луций относился к петициям с мест от самых разных людей. Потому работа Папиниана носила нелегкий, напряжённый характер. Здесь требовались тщательность, даже скрупулёзность рассмотрения поступавших на имя правителя державы письменных обращений, точная их правовая оценка и обоснованные юридически выверенные ответы. Неудивительно, что именно в годы трудов на этой очень ответственной должности Папиниан издал свой первый юридический сборник «Вопросы» из 37 книг, завершённый и опубликованный в 198 году. В нём Папиниан не только рассматривал доводы и обоснования позиций полемизирующих сторон, но и предлагал, действуя как судья, конкретные решения по обсуждаемым вопросам.

205 год стал вершиной карьеры Эмилия Папиниана. После падения Плавциана именно его, своего старого доброго знакомого, уже зарекомендовавшего себя первоклассным правоведом, Север назначил новым префектом претория. Не единственным, правда. Печальный опыт с временщиком Плавцианом, присвоившим себе совершенно непомерную власть, был императором учтён. Вновь в Имприи появилось два префекта претория. Коллегой Папиниана стал Квинт Меций Лет, в недавнем прошлом префект Египта. Именно во время его наместничества случилось преследование христиан в Александрии, описанное в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского. Логику Луция в таких назначениях понять можно: с одной стороны, выдающийся юрист, законник, имеющий не только труды по юриспруденции, но и колоссальный практический опыт правовой работы, с другой – человек с немалым и успешным административным опытом, обретённым в обширной, многонаселённой и экономически значимой провинции Египет. О достоинствах Лета как наместника Север мог судить вполне предметно по впечатлениям от своего пребывания на берегах Нила. И такой тандем префектов, когда у каждого из двух высших чиновных особ Империи была строго своя сфера деятельности, не пересекающаяся напрямую с делами коллеги, обеспечивал прочность властной верхушки державы и исключал какую-либо узурпацию власти, подобную случившейся при Плавциане. Впрочем, как мы помним, вину за это в сенате официально взял на себя сам принцепс.