Новое Просвещение и борьба за свободу знания
После обеда установилась хорошая погода, мы вышли в сад и пили чай в тени яблони, только мы вдвоем.
Посреди беседы он сказал мне, что как-то раз, когда он точно так же сидел под деревом, ему пришла в голову мысль о гравитации. Почему яблоко всегда опускается перпендикулярно земле, подумал он, когда, сидя в созерцательном настроении, увидел его падение.
Почему оно не падает по диагонали или вверх? Почему всегда к центру Земли? Наверняка причина в том, что Земля притягивает его. Значит, в материи должна существовать какая-то сила притяжения. И центр этой силы должен находиться в центре Земли, а не где-то в другом месте.
Не потому ли яблоко падает перпендикулярно к центру? Если одна материя притягивает другую материю, то должна существовать некая количественная пропорциональность их свойствам. Таким образом, если яблоко притягивает Землю, то и Земля притягивает яблоко[228].
Как и законы Ньютона, первый закон об авторском праве вошел в наш дискурс в начале XVIII века. И все законы, написанные с тех пор, предусматривают ограниченные сроки частного владения изобретениями и другими плодами творчества, сроки, по истечении которых эти плоды так же неизбежно, как созревшие яблоки, «падают» в сферу общего достояния. Тогда физические свойства интеллектуальной собственности, логически вытекающие из «Начал» Ньютона – трактата, что лежит в основе стольких научных открытий эпохи Просвещения, должны получить ньютоновские формулировки. Если говорить об интеллектуальной собственности языком «Начал», то, согласно закону всемирного тяготения, все идеи и изобретения должны в конце концов – некоторые раньше, другие позже, но в конце концов все они – упасть, опуститься, рухнуть, попасть в сферу… всеобщего достояния. Иными словами, обществом задумано, чтобы все предметы в итоге шли на общее благо, даже при нашей сегодняшней системе лицензий и защиты прав на интеллектуальную собственность. Таков был замысел первого закона об авторском праве. Таков замысел всех наших последних законов об авторском праве и поправок на Западе и в других частях света, несмотря на запутывающие формулировки и вводящую в заблуждение информацию. Интеллектуальной собственности, как мы ее называем, суждено быть частной лишь на короткий срок, а потом становиться общественной на веки вечные.
Так можно ли сказать, что всеобщее достояние – естественное состояние для всех идей, изобретений и других творений человеческого разума? Что, несмотря на все стремления эксплуатировать их и извлекать из них прибыль, несмотря на все права, признанные, зарегистрированные и… истекшие – покойтесь с миром, – сами по себе эти творения в конце концов всегда достигают состояния покоя, становясь всеобщим благом? Если бы Ньютон писал свои «Начала» о том, что мы называем интеллектуальной собственностью, назвал ли бы он силу, управляющую этим понятием… гравитацией? Имея в виду, что все, что мы создаем, в конце концов притягивается в лоно общества?
Если речь о демократическом обществе, где нет королей, наделенных абсолютной властью и абсолютным правом собственности, где высшая власть принадлежит нам, народу, то ответ положительный. Это совершенно переворачивающая сознание концепция, потому что она выставляет все попытки ограничить публичный доступ к творениям разума или воображения временными и – продолжая аналогию с Ньютоном – неестественными[229].
Если это так, то можно попытаться определить новые законы Ньютона, законы эпохи Нового Просвещения для интеллектуальной собственности – или того, что мы назовем физикой интеллектуальной собственности. У трех законов механики Ньютона могут быть родственные законы… информации! Скажем, закон, гласящий что «всякое тело находится в покое или в состоянии равномерного и прямолинейного движения до тех пор, пока приложенные силы не заставляют его изменить это состояние», может точно так же применяться к информации, только с некоторыми нюансами. Например:
Формула закона всемирного тяготения
«Сила равна массе, умноженной на ускорение» может читаться как
Наконец, «Сила действия равна силе противодействия»[230] можно переформулировать как
Новый Общественный Договор. Новые законы об информации – физика интеллектуальной собственности! Новые… права человека, пользующегося информацией! Тиндейл и Шварц, Дидро и Столлман, двое по одну сторону эпохи Просвещения и двое – по другую, всего лишь пытались ускорить время. Возможно, однажды кто-нибудь действительно выведет формулу, полностью свободную от ограничений времени, законодательно навязанных частными интересами, и она как следует объяснит силу притяжения общественного достояния. Возможно, это будет формула наподобие закона всемирного тяготения Ньютона, математически рассчитывающая, в какой момент любое творчество, независимо от формы (песня, фото, пьеса, роман, стихотворение, фильм, рисунок, гобелен), становится общим культурным достоянием[231]. Как говорил мой друг, «через тысячу лет будет все едино», но ждать тысячу лет слишком долго.
Концепция владения интеллектуальной собственностью как чем-то, что в конечном счете станет общим, концепция социального владения, даже концепция не-полностью-частного владения знаниями, которые мы можем создавать и распространять в XXI веке (как мы делали это на протяжении прошлых столетий), – все это подводит нас к тому, чтобы заявить: в этот сложный новый век интернета нам необходимы новые правила – новые пользовательские соглашения, новые инструкции, руководства и путеводители. Мы должны выстроить отношения между людьми, компаниями и группами интересов, желающими воспользоваться их креативностью, иным образом, чем это делалось до сих пор[232]. Нужно заново сформулировать права авторов, таких же членов общества, на их собственный труд и данные в эпоху интернета, когда почти все можно моментально заархивировать и выложить онлайн для дальнейшего копирования и распространения. В ту самую эпоху, начало которой положила система коммуникаций – такая же революция, какой стало появление печатного станка, открывшего путь к созданию и печати Конституции и Билля о правах. Сейчас, 230 лет спустя, эти основополагающие документы столкнулись с такой средой СМИ и коммуникаций – а вместе с ними и средствами сбора данных, особенно в развитых странах, какую и вообразить не могли отцы-основатели. А они, не будем забывать, не жаловались на недостаток воображения![233]
Если бы мы как общество стремились в некотором смысле модернизировать те права, которые закреплены в наших новых соглашениях, то на какой сектор стило бы обратить внимание? Я не призываю к новым поправкам в Конституцию, главный договор нашего общества, а лишь предлагаю внимательно – а затем очень внимательно! – изучить, какое положение в действительности мы занимаем, будучи стороной этого договора. Нелишне напомнить себе, что, каким бы великим ни был документ, на котором мы построили наше общество, это все еще документ, все еще то самое пользовательское соглашение, скрепляющее общество сильного неравенства, общество, в котором рабство и другие зверства считались нормой, в котором женщинам и не белым людям отказывалось в базовых правах – не только во время его написания, но и два столетия спустя. «В Конституции, – пишет историк Дэвид Вальдштрейхер, – ни разу не упоминается рабовладение».
Этого слова нет на страницах документа. Однако он весь пропитан духом рабовладения. Из 84 пунктов 6 непосредственно говорят о рабах и их владельцах. Еще в пяти рабовладение подразумевается – эти пункты подверглись дискуссии со стороны делегатов Филадельфийского конвента 1787 г. и граждан штатов во время ратификации. В них больше слов о рабовладении, чем в Статьях Конфедерации – известной своим несовершенством предыдущей национальной хартии, составленной в 1776 г. и в конце концов принятой Конгрессом. Почти все пункты, кроме одного, защищают рабовладение, и только один говорит о возможном появлении сил, которые покончат с этим институтом. Формируя новое государство, авторы Конституции и их избиратели создали фундаментальный закон, поддерживающий содержание человека в рабстве[234].
Историк Эрик Фонер напоминает нам, что «из 55 делегатов [Филадельфийского конвента 1787 г., на котором был составлен документ] почти половина, включая северян, владела рабами. У председателя Джорджа Вашингтона их было более двухсот, трое из них сопровождали его в Филадельфию…»[235]. Иными словами, наши пользовательские соглашения, так называемые соглашения с конечным пользователем, которые мы так часто принимаем (даже не читая: наше согласие обычно необходимо и само собой подразумевается и не опционально), по сути, некий шифр, символ, метафора, отражение более масштабных условий, которые мы тоже, весьма вероятно, не читали или читали невнимательно[236]. Права человека, использующего информацию, или права пользователя! Историки нередко отмечали, что письменные конституции часто выступают как «орудия контроля», а не как «документы о правах и свободах», – и права пользования, устанавливаемые для нас медийными компаниями и поставщиками услуг в сфере знания, возможно, работают так же[237].
Как эти пользовательские права соотносятся с Конституцией, и особенно с нашим Биллем о правах, – предмет большого исследования. Описанное поведение корпораций, например, имеет отношение к 4-й поправке об обоснованности обысков и арестов – возможно, их действия нельзя назвать ни арестом, ни обыском, но они уж точно «необоснованные», особенно когда эти компании не просто причастны к использованию наших данных, но еще и делятся ими с местными, федеральными и международными правительствами. Все чаще звучат призывы трактовать права на наши данные так, как если бы они были обычными правами, которые автор передает издательству (что так и есть), и поступать исходя из того, что это не правительство защитило нас с помощью некоего договора, созданного для нашего же блага, а корпорации нарушили наши права и вышли за рамки того, что может считаться допустимым в современном, опутанном паутиной мире[238]. Это превышение их полномочий и в теории, и на практике – «капитализм слежки», как сейчас говорят, – и связано оно с неолиберальным порядком, выстраиваемым так долго при постоянно слабеющем контроле над ним. Политики сбора и хранения данных этих корпораций вкупе с их постоянным сотрудничеством с правительствами, особенно с американским, вызвали бы у отцов-основателей будь здоров какое несварение. В нынешнем виде они больше напоминают обыск и арест. Как говорит преподавательница Гарвардской школы бизнеса Шошана Зубофф, мы думали, что ищем в Google, а на самом деле это Google обыскивал нас[239]. Пора нам поступить как Джон Локк, который с большой скромностью называл свой труд всего лишь поиском «новой формы первоначального договора»[240].