– Да, намного.
– Лучше отпустите его домой, – твердо произнес Волков. – Ему сегодня не стоит работать, он и так много пережил, а я отдежурю за него.
– Это уже сами решайте, кто останется, – махнул рукой Морано и снова повернулся к Фрок Кёллер: – А вас, фрау, я ожидаю у себя в кабинете через двадцать минут. И только попробуйте начать нести ту же ересь, что и сейчас.
Энрике Морано снова поправил очки и пошел обратно к себе. Фрок негодовала, от злости она даже покраснела, а ноздри у нее раздулись, как у быка перед атакой, но она молчала. Волков нарисовал в воздухе сердечко и послал ей воздушный поцелуй.
Кабинет Волкова по размерам был ничуть не больше моего, однако производил колоссальное впечатление. Два книжных шкафа, кушетка, дубовый стол и кожаное кресло. На столе стояла пепельница, доверху забитая окурками, и от этого в кабинете стоял стойкий запах крепкого табака. Я сел на кушетку, а Волков пошел в столовую, чтобы попросить кипятку.
Этот русский казался странным. Мне говорили, что после смерти друга (как я теперь знаю, речь шла о Майкле) он сильно изменился: стал более скрытным, серьезным и в чем-то даже жестоким. Черные короткие волосы, большие зеленые глаза и густая щетина придавали ему особо суровый вид. Однако стоило мне поговорить с ним несколько минут, как стало понятно, что на самом деле он хороший человек, который готов помочь в трудной ситуации.
У него на столе лежала маленькая книга. Это был томик стихов на русском языке. На обложку издатель поместил фотографию молодого мужчины с трубкой в зубах.
– «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль, то ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь»1, – процитировал Волков, вернувшийся из столовой и увидевший, что я рассматриваю его книгу.
– Кто это? – спросил я, указывая на фотографию на обложке.
– Сергей Есенин, – ответил Владимир, наливая кипяток из железного кувшина в чашки.
– Судя по фотографии, ему лет двадцать?
– Нет. Тут ему около двадцати пяти.
– А сколько ему сейчас?
– Сейчас было бы больше шестидесяти. Он умер в конце тысяча девятьсот двадцать пятого года. Одни говорят, что его убили, а другие твердят, что он повесился. Таково наказание за талант. Многие известные талантливые люди завершали жизнь раньше срока, сходили с ума либо становились алкоголиками. Тяжелая это штука – талант.
Волков отставил кувшин в сторону и уселся в свое кресло, закинув ноги на стол. Из кармана возникла пачка сигарет, и одна из них тут же оказалась у него во рту. Вспыхнувший огонек спички поджег краешек сигареты, выпуская на волю густой дым. За окном раздался удар грома, и дождевые капли забарабанили по стеклу. Это странное и тяжелое утро казалось мне бесконечным. Волков молчал, выпуская дым кольцами, а я не спеша попивал горячий чай.
– Ты же сказал, что не пьешь чай? – спросил я его.
– Я соврал. На самом деле пью, но уж очень его не люблю. – Волков скорчил гримасу.
– А ты был знаком с Жан-Луи?
– Конечно, был. Мы частенько с Майклом бывали у него. Играли в шахматы, разговаривали, читали стихи. Только это было так давно, что кажется сном. Последний раз я был у него через пару дней после похорон Майкла. Я полагаю, что ты знаешь, о ком я говорю?
– Ты про Майкла? Да, знаю.