– Наказать зверя надо, да так, чтоб больше таковых не являлось.
На сей раз Ярослав ответом оказался удовлетворен и с интересом продолжал смотреть на то, как на четырнадцати эшафотах готовят казнь. Он еще не понимал, что должно произойти.
И вот тут в голове мелькнула мысль: «А вправе ли я калечить детство своего ребенка, ведь видеть смерть в таком возрасте – это отпечаток на всю жизнь!» Но следом за ней явилась еще одна: «Государь не может быть жалостливым к врагам своего народа».
Каты закончили. Смурной день показался еще гаже, людской гвалт нарастал пуще метели в феврале, народ требовал, а палачи смиренно ждали приказа. Старый медведь выжидающе посмотрел на меня.
Киваю ему. И князь-кесарь дает отмашку.
Щелк! Бумс! Пара ударов крышки по брусьям и механизм стопорится, а на натянутых веревках дергаются в конвульсиях четырнадцать тел. Они умирают медленно, не у кого шею не сломали, каты Берлоги люди умелые, могут сотворить такую казнь, что человек проклянет собственных родителей, подаривших ему жизнь…
Теперь, когда вижу, как из ублюдков по капле уходит жизнь, и понимаю, что, несмотря на жажду отмщения, больше никогда до подобного не опущусь. В противном случае и сам могу превратиться в нечто подобное, алчущее страха и крови.
На плече вздрогнул Ярик, и меня отпустило, на душе полегчало, а в голове наоборот туман, словно медовухи перебрал.
– Батюшка, я домой хочу… сказку твою послушать, – тихо-тихо прошептал он мне на ухо.
Улыбаюсь и замечаю – сановники вздрогнули: неужели думают, что от созерцания казни мне весело? Эх… люди… все по себе меряете. Что ж, правосудие свершилось, теперь задерживаться здесь не следует, через три дня трупы снимут и сожгут, а пепел отвезут к полякам да прикопают на границе, в назидание и память потомкам.
Что ж, дело сделано.
– Возвращаемся.
Александр Баскаков, возмужавший и окрепший, стоял на холме рядом со штабной палаткой, он размышлял. В последние месяцы много думал о прошлом, настоящем и будущем. Общаясь с философом и умнейшим человеком своего времени, Баскаков волей-неволей перенял немало привычек своего наставника Якова Брюса. Недаром ведь московский люд считал его чернокнижником – было с чего, это Саша понял на собственной шкуре.
Нет, Брюс не колдовал, не взывал к демонам и вообще не занимался мерзостными ритуалами. Яков просто беседовал, мыслил вслух и отвечал на вопросы, иногда писал в своем дневнике, который разросся до семи толстых тетрадей. Как говорил сам Яков: «Сии записи государю вельми полезны будут, а уж как ими распорядиться он разберется». И в последние недели писал он больше чем говорил, да еще дал ученику наказ, чтоб доставил их государю, не щадя живота, если с самим Брюсом чего случится.
И это последнее наставление пугало Баскакова больше предстоящего сражения, в котором он, впрочем, не участвовал – государь запретил открыто принимать сторону, но вот наблюдать за происходящим не запрещал.
Так что стоит теперь Саша на холме и смотрит, как в сумрачный квелый день, без единого лучика солнца, под редким ленивым дождем выстраиваются две армии. Яков же почтить начало сражения отказался, предпочтя сидеть в палатке со старым МакАртуром и пить теплое вино, будто и не сражение начинается, а обычная потасовка соседских ребятишек.
Стоило якобитам захватить Перт, а за ним Эдинбург и Глазго, как желание лорда Мара захватить кроме Шотландии и Англию в придачу переросло в идею-фикс. Александр считал, что ограничься они только одной Шотландией, все могло бы быть по-другому. Но сделанного не воротишь, и армия горцев, вторгшаяся под командованием Томаса Форстера на просторы Англии, потерпела поражение от превосходящих сил англичан под Престоном.
Видимо, именно это вынудило Мара все же дать генеральное сражение англичанам, к коим по заверениям горцев прибыло больше шести тысяч «голландцев» – ветеранов не одного сражения, отлично вооруженных и голодных до битвы.
ebooksa