Москва
Столичные улицы, только недавно окончательно сбросившие зимний панцирь, оживлялись. По-весеннему разыгравшееся солнце вселяло в сердца людей толику радости.
Первопрестольная, повидавшая на своем веку всякого, словно замерла в ожидании вестей с театров военных действий. Так получилось, что государю срочно понадобилось отбыть из армии: дела государственные важнее сиюминутного порыва. В конце концов, фельдмаршал, вкупе с почти полным Генштабом под боком, разбираются в армейских аспектах лучше царя Алексея. Да и чего скрывать, основная движимая сила и энергия ими уже получена, петровские артикулы и Воинский Устав проработаны, разосланы по полкам в виде тоненьких книжек в кожаном переплете: главный воинский документ должен быть надежно защищен от влияния непогоды, а по возможности и времени тоже.
Солдатские и кавалерийские правила мало чем отличаются друг от друга, не считая боевых действий. Недаром Петр Великий любил драгун. Они мобильны, обучены пехотным и конным экзерцициям, правда нет той монолитности, которая присуща четко разделенным полкам. Все же уделяя внимание определенному виду подготовки, добьешься много большего, нежели при распылении сил. Именно поэтому как таковые драгуны уже в течение пары лет не используются как пехотные части, все внимание уделено исключительно кавалерийской тактике и выучке.
Проводя малые реформы в армии и флоте, молодой царь поневоле опирался на гвардейские полки – лучшие из лучших, самые боеспособные и закаленные. Армейские и флотские чины, введенные еще отцом Алексея, остались без изменений, но сама структура армии несколько изменилась. Коренным образом менять строевые приемы во время войны не следует, однако, если раньше в плутонге были две дюжины солдат под командованием в лучшем случае трех унтер-офицеров, то теперь над каждой пятеркой солдат один командир – капрал. В итоге получаем на плутонг – сиречь взвод – пять командиров: четыре капрала и один сержант. Подобная структура мало того, что сильно раздувала нижние чины, так еще и несколько принижала капралов как командиров, теперь-то в подчинении у них людей меньше, а значит, и возможностей тоже. Однако в силу того, что за минимальную боевую единицу по Уставу принят взвод, все вопросы по применению и тактике отпадают сами по себе. Пускай отводным боем[2] взвод сражаться не сможет, однако при случае сможет сдержать противника на важном участке. Также благодаря уменьшению количества подчиненных уровень подготовки рядовых в гвардейских полках заметно улучшился: что бы там ни говорили «гении европейской доктрины» – лучше иметь под рукой меньше хорошо подготовленных солдат, чем тупое необученное стадо. Так что оптимальная ячейка управления, несомненно, капральство! Капралы собственным примером обязаны демонстрировать рядовым отличную выучку и подготовку, не зря же повышение рядовых солдат, не владеющих грамотой и цифирью, разрешено Уставом до полноценного сержанта. Правда подняться дальше по служебной лестнице безграмотному унтер-офицеру невозможно. Повышение в чине после сержанта обязывает унтер-офицера иметь несколько большие способности, чем обладание воинским талантом. Чем больше чин – тем больше у его владельца проблем. Требуется быть грамотным человеком, чтобы справляться со всеми обязанностями собственными силами, не привлекая людей со стороны.
Во флоте же гвардейцев не было, а были морские витязи или просто морвиты, только вкусившие «прелести» службы в корабельных абордажных партиях. До развертывания и создания полноценного корабельного десанта дело пока не дошло, казна итак трещит по швам. Дыры пока еще удается заткнуть благодаря изворотливости прибыльщиков и свободных охотников на Урале и Яике, нашедших за последний год два месторождения россыпного золота. Правда мало кто знает, что командирам поисковых отрядов инструкции давал один из ближников царя.
Но проблемы государства затрагивают довольно маленькую группу лиц, в большей части напрямую заинтересованных в процветании страны: кто-то кормится от поставок в армию оружия и продовольствия, кто-то жаждет нагреть руки, и лишь малая толика людей радеет о пользе Отечеству…
Близился полдень, люди снуют по своим делам из одного конца города в другой, некоторые за день успевают объехать всю столицу не единожды: профессии у всех разные, так что ничего особенного в этом нет. Однако на фоне всеобщей сутолоки в Первопрестольной были места, где жизнь текла размеренно и умеренно: тут не бегают приказчики, служки не зазывают посетителей, не кричат разносчики снеди – в центре города давно установился подобный порядок вещей. Поселившиеся здесь купцы и дворяне не терпят сутолоки окружающего мира, предпочитая решать дела в уюте и спокойствии.
Рядом с Торговыми рядами отдельно от всех, будто огороженный невидимым занавесом, застыл деревянный трехэтажный дворец с медным флигелем – орлом на высоком шпиле. Во дворе за высоким забором растут дубы и березы, а под окнами раскинулась пара кедров. Несомненно – хоромы принадлежат богатому, знатному человеку.
В этом доме не принято суетливо бегать, сталкиваться в полумраке коридоров, как не принято обсуждать приказы хозяина или, не дай бог, не выполнить их. Легкий полумрак, прохлада в весеннюю пору – нормальное явление, лишь в отдельных комнатах натоплено так, что дышать тяжело.
Запах ароматных благовоний, раскуренных возле хозяйских покоев, освежает разум, позволяет мыслить яснее, ярче. Старый монах проносит медную дымящую курильницу по верхам каждое утро. Сегодня, как и вчера, привычного аромата не было – тело монаха, не выдержав бренной жизни, увяло, выпустив бессмертную душу в обитель счастья. Наверное, можно было бы особо не задаваться вопросом смерти старого человека, но князь, спасший его в давние времена, был обязан узнать причину кончины слуги, слишком необычно он умер: глаза покраснели, на пальцах появились странные въевшиеся разводы. От старости так не умирают.
Второй день, нарушая неуставные правила дома, в коридорах снуют безликие люди. Они приходят к хозяину, шепчут несколько слов и уходят. Мало кто из них задерживается перед очами князя больше чем на минуту-другую. Чуть поодаль от двери в кабинет, на обитом кожей стуле кемарил первый помощник хозяина – Еремей.
В кабинете за столом из мореного дуба спокойно восседает кряжистый человек, черные с проседью волосы спадают с плеч, аккуратная борода едва касается груди. На столе рядом с пустующим подсвечником лежит серый парик – дань недолгой традиции Петра Великого, все европейские излишества: кружева, бантики, жабо, парики и многое другое пришли в негодность. Нет, царь не запретил их, он о них забыл, частично вернувшись к старине, любимой большинством народа, и частично оставив намечающиеся реформаторские идеи своего отца. Разница лишь в том, что дремучесть и невежество народа Алексей Второй преодолевает не силой, как батюшка.
Возле обитого алым бархатом кресла в вырезанной из красного дерева подставке приютился небольшой деревянный жезл царского советника. Солнечный свет играет на серебряных пуговицах советника, на голове князя вместо высокой шапки из пушного зверя аккуратная кепи с двусторонним козырьком.
– М-да, Мишутка, позабавил ты меня, так позабавил, что и не знаю, как быть. С одной стороны, глянешь – батогами отходить надобно, а если приглядеться, то и впору наградить по-царски, – последний посетитель царского советника ежесекундно бледнел, краснел, вновь бледнел. Он потерял счет времени и желал одного – как можно скорее исчезнуть с глаз князя.
– Н-не надо награждать, – горло Михаила запершило.
– Ну уж нет, Мишенька, – князь покрутил в руках металлическое стило, с любовью выводя на небольшой восковой дощечке странные закорючки. – За сведения твои надобна награда, не каждый день и даже месяц в Сибири отыскивается серебряная руда. Правда плохо, что обнаружил ее грек… Как ты говоришь его зовут?
– Александр Левондиад, господин.
– Алексашка, значит. Так в чем дело, почему до сих пор грамота на завод не у нас?
– Дык, она на его имя пожалована уже, людишки-то поздно спохватились. Нынче и вовсе солдаты возле дома грека караулят, челядь говорит, будто полсотни их в Сибирь отправится…