— А как же «свобода превыше всего»? — спросил я священника.
— Свобода для людей, а не для людоедов, — легко парировал тот. — Пусть до их земель и не докатываются небесные приливы, но миссионеры и просветители объездили весь шар земной. Кто виноват, что эти дикари предпочли свободе служение потусторонним тварям?
Ввязываться в бессмысленный спор я бы в любом случае не стал, а тут ещё взгляд зацепился за очень уж знакомый ошейник на шее чернокожего старика.
Ну точно! Почти такие, только с шипами, были у ищеек Псаря!
— Зачем это? — указал я на привлёкший моё внимание ошейник.
Шалый пригляделся и сказал:
— Надо понимать, изловили и отсекли от небесной силы шамана. Зачарованные кандалы куда надёжней, но простым работорговцам их не достать, да и дороги они чрезмерно.
— Я такие на псах видел, в которых порабощённых духов заперли.
— Для этого и предназначены. Принцип-то тот же: не впускать, не выпускать. Но такую поделку даже пиковый аколит развалит, об аспирантах и говорить нечего.
Вереница рабов втянулась в ворота и под лязг железных цепей потопала прочь, не стали задерживаться в порту и мы, только повернули в другую сторону. Монахи выдвинулись вперёд, дубинки они держали на виду и как-то странно — стискивали их посередине, прижимая один из концов к предплечью. Загулявшие морячки предпочитали с нашей ватагой не связываться, раз только подвыпившим молодчикам глянулись разряженные девицы, но они оказались достаточно благоразумны, чтобы сдать назад, стоило только раздаться сухому щелчку взведённого курка.
Никакой картой священник не пользовался, заметок не смотрел и в поисках ориентиров не озирался, но шёл уверенно и заранее говорил, куда нужно будет повернуть. И поворачивали мы, надо сказать, совсем не туда, куда бы я пошёл по доброй воле. Сначала деревянная мостовая сменилась подгнившими мостками, затем и вовсе пришлось шлёпать по грязи. Фонарей квартал от квартала становилось всё меньше и меньше, харчевен и трактиров — тоже, а затем и рюмочные с пивными оказались потеснены курильнями и совсем уж сомнительными притонами. Дальше как-то разом пропали публичные дома, зато вышли на промысел уличные девки, от одного вида которых трезвого человека при свете дня могла одолеть икота. Ну а под конец мы и вовсе забрели в откровенные трущобы.
Темень, чавканье грязи под ногами, смрад нечистот и чего-то гнилостного. Возможно — разлагающегося в канаве тела.
Тени! Три тени набросились на монахов, и сразу — шаги за спиной! Нагоняют!
Я резко развернулся, завёл руку за спину и вытянул из ножен скальпель. Памятуя о наказе не задействовать раньше времени магию, приготовился к поножовщине, но обошлось: братья ордена Небесного меча вышибли дух из нападавших буквально в один миг, и парочка припозднившихся оборванцев-аборигенов в драку не полезла, растворилась в темноте.
Послышался пронзительный свист, и Шалый рявкнул:
— Уходим!
Мы бросились наутёк, выскочили из переулочка и повернули направо, тогда вновь засвистели — теперь уже чуть в стороне. Кто-то вынырнул из подворотни, получил в лицо дубинкой и рухнул как подкошенный, а нам пришлось бежать в горку. Позади послышались крики, Шалый развернулся и дважды пальнул — наугад, желая расхолодить преследователей.
Подъём сменился лестницей, она вывела на широкую улицу — с неё заскочили в глухой проход. Вроде бы оторвались. Хотя могли и просто забежать на территорию другой банды, а преследование жертв на чужой земле — неплохая заявка на то, чтобы самому вернуться домой стриженым или не вернуться вовсе.
Мы немного постояли, переводя дух, затем побрели дальше. Когда меж домов проглянула давившая на город своей мощью пирамида, священник что-то неразборчиво пробормотал себе под нос и достал карманные часы. Подсветил циферблат не магией — запалил о подошву спичку.
— Возвращаемся! — объявил он, указав на один из уходивших под уклон проездов, но именно что в злополучный переулочек вновь идти не пришлось. Отправились бродить по той округе.