Она быстро моргает, а потом внутри нее как будто что-то щелкает. Глаза закрываются, и она качает головой.
— Я не могу. Я не могу об этом говорить. Я не могу об этом говорить, Доминик. Пожалуйста, не заставляй меня.
Я смотрю на нее, гадая, откуда это взялось. Она просто переключилась на меня.
— Кэндис, есть что-то еще?
Она продолжает качать головой. — Извини, я не могу. Я обещала ей, что ничего не скажу.
Я прищуриваю глаза.
О ком она говорит?
Она ломается, как и раньше, и то, что следует за этим, — повтор того, какой она была в прошлом. Слезы без слов.
Только когда она засыпает, и я наблюдаю за ней во сне, свернувшейся клубочком, ворочающейся и погружающейся в сон, меня вдруг озаряет то, что озарило меня раньше.
Когда она бормочет слова “Пожалуйста, не делай мне больно сегодня ночью, мне больно”, мои инстинкты пробуждают мысли, которые я всегда вытеснял из головы, потому что не хотел в это верить.
Не о ней. Я думаю о том дне, когда я заметил, что свет покинул ее глаза. Исчез блеск, и она стала другой.
Ей было тринадцать.
Я думаю о том, как ее отец предупреждал меня держаться от нее подальше, и как я держался подальше.
Я не хотел этого, потому что в глубине души я знал. Я просто знал, что Кэндис вела себя как человек, подвергшийся насилию.
Глава 36
Кэндис
— Пожалуйста, не говори им, что я шлюха… Я не шлюха.
Мольбы моей матери звучат в моем сознании громко и ясно, когда я смотрю в окно на чернильно-черное небо. Звезды плещутся на гладком черном бархате, словно сверкающие бриллианты.
Я сижу на полу у окна, прислонившись головой и спиной к стене. Доминик спит в постели, несомненно, истощенный от незнания, что со мной делать. Я проснулась некоторое время назад и пришла сюда. Мне хотелось сесть на пол. Хотя я, кажется, не могу взять себя в руки, в этом есть что-то успокаивающее.
Небо сегодня такое же, как и в ту ночь, когда правда открылась мне и я узнала, что происходит у меня дома.