Пытаясь взять себя в руки, я поднимаюсь со скамейки и бесцельно хожу кругами по беговой дорожке. Со стороны, наверное, выгляжу как безумный. Что ж, я действительно сошел с ума.
Время, отведенное на одиночество, неумолимо заканчивается. Знаю, что мне пора возвращаться к отряду, что Паша несправедливо отдувается сейчас и за меня, и за Матвея, который слишком занят Александровой, но я чересчур взвинчен, чтобы как ни в чем ни бывало общаться с ребятами.
— Эй, — раздается надо мной мягкий голос, а на плечо ложится маленькая теплая ладонь.
Я даже вздрагиваю: настолько погрузился в свои мысли, что даже не заметил приближение другого человека. Поднимаю глаза, щурясь от яркого солнца, и вижу очертания девушки. Ее. Той самой, которая проникла в нутро и все разъедает своим ядом.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я грубо, сбрасывая с себя руку Александровой.
— Ты обещал, что научишь меня бросать мяч, — испуганно бормочет она, неуверенно переступая с ноги на ногу. — Я ждала и…
— Я передумал! — жестко перебиваю я.
— Что ж… Почему? — она выглядит растерянной и утомленной. А еще у нее красные глаза и припухшие веки, словно она плакала. Но, к черту, почему меня вообще это должно заботить?
— Потому что я терпеть не могу, когда из меня делают идиота! — взрываюсь я, с трудом подавляя желание схватить Александрову за плечи и трясти, пока она не перестанет бесстыдно врать, глядя мне в лицо.
— И как это относится ко мне? — в выразительных глазах отражается недоумение и обида.
Твою мать, как ей удается разыгрывать из себя святую невинность? Не видел бы ее с Матвеем собственными глазами, ни за что бы не поверил, что она способна на такой обман. Сука.
— Что ты делала с Матвеем за столовой? — вырывается у меня гневное обвинение, хотя я обещал себе никогда и никому не признаваться, что стал свидетелем той сцены.
Лера явно не ожидала этого. Она делает быстрый шаг назад, словно боится меня. Но берет себя в руки.
— Мы разговаривали, — словно защищаясь, отвечает она с вызовом.
— Как интересно. То, что он лапал тебя было частью беседы? — задаю вопрос, о котором тут же горько сожалею.
Он звучит так, словно мне есть до этого дело. Словно мне есть до нее дело. Словно я ревную.
— Он меня не лапал! — возмущенно восклицает Александрова, но ее щеки мгновенно бледнеют, становясь для меня доказательством ее очередной лжи.
— Я видел!
— А ты не можешь ошибаться? — спрашивает она, тяжело дыша.
— А я никогда не ошибаюсь.