Положив пистолеты на небольшой столик, я решительно подошел к Емельяну и взял его за шкирку, словно шкодливого кота, только что нагадившего на ковер.
— Я спрашиваю, ты отвечаешь. Еще раз усомнишься во мне, с одного удара всех бесов из тебя вытрясу. Ты понял? — сказал я, пару раз встряхнув управляющего.
— Пути господни неисповедимы! — воскликнул Емельян. — Как с батюшкой вашим разговариваю. Спрашивайте, барин, нынче же все обскажу, что надо.
— Вот, вот. Батюшка… — я хотел сказать: «светлая ему память», но до конца не был уверен, что некий папа этого паренька, чьё место я пока что занимал, умер, так что промолчал насчет папаши и перешел к делу.
— Серальки? Кто они? — повторил я вопрос.
— Сералька… Что это? Так гарем ваш, барин. Три девки, девочки еще, а вы их для утех… Не, не гневайтеся, то многие так делают, что же взять, коли девки крепостные блудом и себе зарабатывают, и семьи кормят. Только вы бы платили, как остальные баре благородные, девкам, а то пользуете, а после… — проговорил приказчик и перевёл дух, подбирая слова: — Покормить добре не сподобитеся.
И нужно было вновь одернуть приказчика, даже в морду дать, но… Мне было совестно, как будто я и есть та самая скотина, что девчонок подкладывает под уродов за кусок сала с хлебом. А еще коробило от мысли, что девочек не только гости, но и я того… Нет, не я, он, я бы подобного не допустил.
Стало противно. До скрежета зубов противно, что я никак не воспрепятствовал бандитам — и сейчас они будут, как выразился Емельян, «пользовать» девок.
А еще мне было крайне неприятно то, что какое-то хулиганье ведет себя в моем, да, именно что в моем доме, как хозяева. Я тут главный, на меня люди смотрят, путь и крестьяне крепостные. Какой я, к хренам, барин и дворянин, если позволяю такое? Я же дворянин? Должен быть им, как же иначе.
— Да не кручиньтесь, барин! — сказал Емельян.
Для него мои переживания были непонятными.
— Вы же сералькам, почитай, месяц ничего не платили, а им семьи кормить, братишек да сестренок. Хоть бы и заработают что. Тати эти, коли подпоить их, деньги добрые дают, — говорил, будто успокаивал меня, Емельян.
Но от такого мне стало только хуже. Жесть! Сколько слышал я про распущенность молодого поколения, и что встарь все были якобы высокоморальными и богобоязненными! Не чета нынешнему племени. А что выходит на деле? А получается, что та молодежь, что, как видно, оставлена мною в двадцать первом веке, несмотря на всю порноиндустрию, еще вполне себе нравственна. Держать гаремы из девочек! Как исключение, как преступление — я допускаю, что такое где-то есть и в будущем, но как норма… Вот этого не понимаю — как такое могло быть не осуждаемым в обществе.
— И батюшка мой… также сералек держал? — спросил я.
Выяснить, кроме как про девчонок, нужно было ещё предостаточно всего, но почему-то они не выходили из головы. Может, потому, что до сих пор раздавались писки и крики на улице? А меня мучила совесть?
— Не, батюшка ваш был супротив всего этого. Говорил, что доброму казаку бабу принуждать позорно, ему и так любовь подарят. А серальки… Он более по вдовым бабам ходок был, — сказал приказчик, вызывая у меня еще большее уважение к тому человеку, чьим сыном я сейчас считаюсь.
Со вдовыми женщинами да по обоюдному согласию — нормально, я считаю, это не слом жизни, когда и замуж не возьмут. Тут вполне можно «побаловаться». Вопрос, конечно, что женатому мужику вовсе негоже бегать по женщинам. Но кто его знает, что там, в мире женатых, я же так и не проплатил визу на посещение этого мира женатиков.
Тут бы задать вопрос еще и о матери. Она же должна быть у этого… у меня? Но все же насущными сейчас были проблемы с бандитами.
— Следующий вопрос: почему они себя здесь ведут, как дома? Хотя нет. Даже дома так не гадят, — спросил я, поморщившись.
— Так, как вы дозволили им, так они и ведут себя. А приезжала еще госпожа Анфиса, дак та вовсе имуществом распоряжалась, вы ей даже саблю своего деда отдали, — с сожалением и даже с вполне отчётливым порицанием сказал управляющий.