- Показалось, - усмехнулась я, таща ее из чужого огорода. Где-то заливалась хриплым лаем собака.
- Ты мне ничего сказать не хочешь? – спросила я, отряхиваясь от куриной маски для волос. – Про матушку твою? И про икотку!
- Ой, ниче не знаю! – завыла на всю улицу баба, кутаясь в платок. У нее в голове торчала солома. У меня, кстати, тоже. – Ничего не ведаю!
- Тс! – шикнула я, слыша, как запевают девки в другом конце села. – Поворачиваем! Нам туда!
- Ой, а может, вы сами как-нибудь? – спросила баба, глядя на меня несчастными глазами. – Я уже страху натерпелась! Вы идите, а я домой! Дома буду мать караулить!
- Ладно, иди, - выдохнула я, направляясь в сторону парней и девушек.
Песня становилась все громче и громче, а я увидала поваленные деревья, на которых сидела местная молодежь. Гармонист растягивал гармонь с таким лицом, словно играет не лирическую песню о несчастной любви, а тяжелый металл.
- Ой, а можно к вам? – спросила я, видя испуганные взгляды. – Посижу с вами, попою? А?
- А мы уже расходимся! – заметила одна из девок. Я посмотрела на ее перемотанное запястье ревнивым взглядом.
- Отлично. Расходитесь на полную! – прокашлялась я, видя, что почти все сидели по парам. – У нас тут операция по поимке опасной нечисти! Так что сидите!
Гармонист играл какую-то очень задушевную песню, в которой несчастная девушка, подло обманутая парнем молодым, утопила ребенка, а сама задушилась.
Я чувствовала, как душа разворачивается и сворачивается, словно гармонь в руках Поганини. Песня изо всех сил пыталась шевелить мою душу. Иногда это получалось, и я, не зная слов, подвывала: «Ууууу!», чтобы выразить все негодование по поводу сложившейся ситуации.
Когда песня кончилась, я мысленно требовала что-то оптимистичное. Но уже на третье песне я поняла. Оптимизм в деревню Россоха не завозили. Теперь мы все дружно горевали о судьбе выданной насильно замуж девицы, до этого мы оплакивали судьбу вьюноши, заработавшего ревматизм, радикулит и смерть на чужбине.
- Вы пойте, пойте, - кивнула я, а сама решила пройтись по окрестностям.
На третьем круге, я услышала старческий голос.
- Вот что ж ты, сынок делашь! – донеслось до меня тихое. – Как не стыдно тебе! Девок стращаешь, меня позоришь!
- Дык, вырос я! Хочу жонится! И мне любови хочется! – послышался второй голос, очень похожий на голос икотки. – А то что енто? Все парами ходють, а я один, как бобыль! И вообще, не мешай!
Он бросился к клубу веселых любителей грустных песен, но я оказалась проворней. Через минуту бабка лежала на земле.
- И, как это понимать? – заметила я, пытаясь понять. С кем предстоит говорить. С бабкой или с икоткой.
- Ой, пусти меня! – заныла бабка, слабенько пытаясь отбиться. Ее седые волосы разметались по траве.