— Ну правда, ба! Ты, вон, весь день крутилась, не присела…
— Прекрати, Сьюз. Твоя очередь завтра.
Когда бабуля говорит таким тоном, и впрямь лучше прекратить. Вот только…
Нет. Никаких «только». Если бабушка считает нужным не говорить, насколько тяжело состояние его милости, — значит, так надо. Ей лучше знать. Может, он скорей поднимется, если будет думать, что болезнь не так уж серьезна. Может, это чтоб Анегард не тревожился и не заражал отца своей тревогой. Или чтоб Ланушка не плакала. Мало ли.
А замок есть замок, тут не угадаешь, кто и из-за какого угла тебя услыхать может. Так что лучше и не спрашивать лишнего.
— Ладно, — согласилась я, — завтра так завтра. Приготовить чего к утру?
Бабушка приостановилась, взглянула мне в лицо. Ответила почему-то сердито:
— Выспись. Давно на себя в зеркало любовалась? Покойники тебя краше!
Отвернулась и пошла себе. А я осталась стоять посреди коридора, пытаясь унять внезапно задрожавшие губы. Ну, спасибо, бабушка! Я, конечно, не красавица, знаю, но хорошее же ты нашла время, чтобы мне об этом напомнить!
Впереди отворилась дверь, сказал что-то Анегард, что-то ответила бабушка. Я тряхнула головой, заторопилась вперед. Еще не хватало… из-за всякой ерунды…
— Сьюз?
Кто-то забрал у меня из рук кувшины, чьи-то горячие руки обняли за плечи, нос уткнулся в зеленое сукно. Анегард? Я трепыхнулась, пытаясь высвободиться, но он в ответ крепче прижал к себе, широкая ладонь успокаивающе прошлась по волосам… и я заплакала. Тихо-тихо, аж сама удивилась. Боги великие, ну и денек, выплакаться и то сил не осталось!
— Ну тише, тише, — шептал Анегард. — Все хорошо будет, вот увидишь.
А мне ведь легче, чем ему. Я могу пореветь, уткнувшись в крепкое мужское плечо. Меня утешат. Мне пообещают, что все будет хорошо, и я поверю. Конечно, будет. А как же.
А он меня младше, и его обвинили в измене, и у него отец болен, а ему уезжать, и только боги знают, вернется ли.
И я заревела того пуще — уже от жалости к брату, а не к себе.
— Ну что ты, Сьюз, милая… успокаивайся…
Я стараюсь, хотела я ответить. Честно, стараюсь. Но получился только еще один всхлип, долгий и какой-то особенно жалобный.
— Разверзлись хляби небесные, — проворчала над ухом бабуля. — На, выпей.
Под нос мне ткнулся остро пахнущий мятой и кошачьим корнем стакан. Руки дрожали. Анегард так и не отпустил меня, придерживал за плечи, и от этого было хорошо, уютно и спокойно. Вот только зубы все равно стучали о край стакана, и хотелось свернуться клубком и повыть.