— К-куда?
— К его милости.
Голос у бабушки тоже был виноватый, и я вдруг поняла — и куда, и зачем…
— Я не хочу! Еще чего, я же просила, я…
— Сьюз, так надо.
— Ничего не надо, вот еще выдумали! Жили до сих пор!
— Сьюз, девонька, думаешь, мне это будет легко? — бабушка говорила так тихо, что я едва слышала. — Анегард уедет через два или три дня, дольше тянуть никак нельзя. Он оставляет больного отца. И его милость… ты представляешь, что для них обоих значат эти обвинения? Господин барон не знает, как сыну в глаза смотреть, что сказать напоследок… а ведь может и так сложиться, что вправду — напоследок. Плохо все, Сьюз. Очень плохо. Ты им нужна, поверь старой лекарке.
Всю жизнь не нужна была, и вдруг понадобилась!
— Пойдем, Сьюз. Я тебя прошу.
И я пошла.
Старый барон — я даже в мыслях не могла назвать его отцом, — сидел в кресле у окна. Анегард стоял рядом — ладонь на спинке кресла. Я поежилась: под их взглядами было неуютно, к тому же некстати вспомнилось, как в этой самой комнате в обнимку с Зигом прислушивалась к шагам за дверью. Тогда страху натерпелась, но сейчас…
— Рассказывай, Магдалена, — велел барон. Голос хриплый, невольно отметила я, и дышать явно тяжело. Ох, не время Анегарду уезжать…
Но тут бабушка заговорила, и все мысли вылетели у меня из головы.
Ту моровую лихорадку до сих пор помнят в окрестностях Энсибера. Она длилась целый год, несмотря на все усилия лекарей и магов; а может, благодаря их усилиям — всего год? Некоторые деревни в тех краях до сих пор стоят пустыми, да и сам Энсибер обезлюдел больше чем вполовину.
Бабушка рассказывала мне, хотя для сказки на ночь такое не годится. Но тогда умерла моя мама, а я выжила чудом. То есть это бабушка всегда говорила, что чудом, — сама я знала, чудо зовут Магдалена, лекарка милостью богов. Мне такой никогда не стать.
Но теперь я слушала совсем другую историю. Другую, хотя происходило в ней то же самое. Просто… было, оказывается, кое-что еще.
Я слушала, как однажды в дом лекарки Магдалены постучалась юная женщина с годовалой девочкой на руках. Девочка горела в жару, женщина рыдала и умоляла спасти ее дочь. Вывернула на стол перед лекаркой кошелек, полный золота, обещала еще что-то — путано, бессвязно. Назвалась Эгрейной, баронессой Лотарской. Объясняла, что ехала навестить родителей, но сначала подхватила лихорадку няня, потом кучер, а потом остальные слуги разбежались, а у девочки начался жар. Благодарила богов, надоумивших спросить о лекарке не хозяина постоялого двора — тот уже приводил к ним какого-то коновала, и толку? — а старуху, что принесла козье молоко для дочки.
Неумело, непривычными к работе тонкими пальчиками помогала растирать травы для нужного отвара. Ночью, пока лекарка нашептывала над зельями, меняла у дочки на лбу холодные компрессы и вливала ей в рот прохладное питье. А наутро слегла сама.
Выходить обеих бабушка не смогла.
Барон слушал и мрачнел все больше — хотя, казалось бы, куда еще-то?