— Он-то как?
Бабушка вздохнула.
— Как и ты. Как и ты, Сьюз… Гвенде я уже сказала. Если подумать, так оно и хорошо: сама знаешь, твой дар людям на пользу и тебе не во вред. Да только времена нынче тревожные.
Ничего, подумала я, завтра храмовый день, назовут мальчонке покровителя… Хранителя стад или вон Звериную матерь, как у меня… стоп, это о чем?..
— Погоди, — я уставилась на бабушку, — я не поняла. Причем тут мой дар? У него что, тоже?..
Новым, придирчивым взглядом я воззрилась на Гвендиного малыша. Такой… обычный! Младенец как младенец. Это что же, и я была вот такой? Качалась в березовой девчачьей зыбке — и уже видела звериные сны? Плакала от чужого страха раньше, чем научилась бояться сама?
А он — подрастет, и раньше научится понимать собак да коров, чем соседских одногодков? И всегда будет хоть и свой, да чуточку на отшибе…
Я шла из деревни, ощущая себя непривычно растерянной — и, как это ни глупо, чужой. Даже бабушке — чужой, что уж говорить о деревенских. Когда-то давно я спросила у бабушки, был ли у моей мамы тот же дар, что у меня, дар Звериной матери. Бабушка ответила — нет. До сих пор я не знала никого с этим даром. И вот — Гвендин малыш. Не мне ли придется лет через пять-шесть объяснять ему, что к чему? Мне никто не объяснял.
Почему-то хотелось плакать. Рэнси, как чуял, крутился рядом, повизгивал, то тыкался носом в ладонь, то прихватывал зубами край юбки. Щеня игривое, даром что Серого на ладонь в холке выше.
И дома все валилось из рук. Бабушка поглядывала искоса, не говорила ничего. Она всегда знала, когда лучше обнять меня и утешить, а когда — разрешить побыть одной в своих мыслях. Вот только сейчас мне плохо было одной. Мне нужен был рядом такой же, как я. Чтобы тоже знал этот страх — но умел прогнать его. Чтобы не было так бесконечно одиноко, чтобы, закрывая глаза, не ждать с ужасом темных снов о чужой смерти. Вольно ж тебе, Сьюз, мечтать о несбыточном…
Всплеск ужаса ударил внезапно; разжались ослабшие пальцы, миска с кашей упала на пол, раскололась надвое. Преодолев мгновение оторопи, я метнулась к окну — открытому, ох, правильно Анегард ругал нас за беспечность! Так, ну и что стряслось? За окном все тихо и спокойно, обычный летний денек, Серый дремлет в тени колодца, Злыдня, зараза, объедает завязи с нижней ветки старой яблони. Как это бабуля выражалась — покой и благолепие?
И только мне слышный смертный ужас.
Заполошное кудахтанье указало направление — и подсказало отгадку. Бесов сын хорек! За хвост и об стену! Предупреждала куроцапа!..
Злая, как дюжина бесов, я ворвалась в курятник. Отмахнулась от вихрящихся перед лицом перьев, проморгалась, всмотрелась. И увидела совсем не то, что ожидала. Нахально не обращая внимания на птичий переполох, куроцап тащил в зубах жирную черную крысу.
Я прислонилась к косяку и расхохоталась. Выдавила сквозь смех:
— Да ты, выходит, полезный постоялец!
Хорек встряхнул добычу, словно понял мою похвалу. Я опустилась на корточки, поймала взгляд черных глазенок. Осторожно, одним пальцем, погладила золотисто-бурую шерстку.
И, успокоив дур-несушек, пошла в дом. Закрывать окна, бесы бы их побрали вместе с неизвестной нежитью, Куржевой ворожбой и Анегардовыми выволочками.
Рэнси, аккуратно обходя осколки, подъедал с пола кашу. Бабушка, не обращая внимания на это безобразие, хлопотала у печки. Здесь мне хорошо, меня любят, а дар… ну что дар, вон, тем же магам наверняка тяжелее приходится, и ничего, живут и радуются жизни. Утренняя тоска махнула крысиным хвостом и шмыгнула в тень.
— Бабуль, — спросила я, наложив себе каши, — а что это было, ночью? И зелье незнакомое, ты мне такого не показывала.