Я не выдержала.
Обняла его, с придушенным всхлипом уткнулась в шею. Сидела так долго-долго, чувствуя, как он перебирает пальцами мои мокрые волосы, вслушивалась в сердечный ритм, синхронный — у него под рёбрами и у меня. Тот пугающий запах чистоты исходил от Тейта; холод росы, хрупкая сухость дерева, стерильность огня. Самая суть, нетронутая миром снаружи, не запятнанная ничьими взглядами и мыслями…
От моих ногтей у него на спине оставались красноватые полосы.
Внутри закипал жар.
— Зря одевалась, — прошептала я.
Тейт стиснул кулак, сгребая пряди у меня на затылке.
— Руки слабые. Не слушаются совсем.
Нуда, как же…
Из одежды я вывернулась, отпихала пятками куда-то вглубь шёлковых облаков, чтобы грубые ткани не царапали Тейта. Заехала ему в бок коленом, перепугалась, засмеялась, задохнулась, а потом вдруг поняла, что мы целуемся — минуту уже, наверное. Гладила его ладонями, куда дотягивалась, думала: жаль, не могу, как Итасэ, стать туманом и обернуться вокруг, чтобы одновременно быть везде, чувствовать всё.
Рыжий, кажется, думал о том же самом.
В какой-то момент в воздухе заплясали огоньки; крохотные язычки пламени множились, пока сомкнулись, окутывая нас гудящим коконом.
А потом пламя сдвинулось.
Огненные ручейки текли вверх, оплетали ноги — ступни, щиколотки, выше и выше, вылизывая кожу до фантомной боли, и ныло, ныло что-то внутри, отдаваясь в костях
…руки Тейта, стёртые и нарисованные заново, набело, гладили мне поясницу, понуждали гнуться…
…шея горела от прикосновений, поцелуев-почти-укусов.
Я дышала огнём, я горела огнём, я была огнём.
А ещё я была отражением.
Чувствовала, пропускала через себя и возвращала — каждое движение и ощущение. Откликалась на каждое желание, следовала за ним, как лента, или вела, стискивала коленями бока, сплетала разумы — и пела, впервые понимая, почему именно внимающие и поющие:
… любпю-любпю-любпю…
И ещё: