Позже она расскажет ему, что встречей и обращённым к Витьке вопросом они были обязаны трагедии на личной почве, накануне случившейся в жизни девушки. Тогда она шла домой, полная одиночества и разочарования, такая беспомощная, слабая женщина, которую бросили. Бросили все: так кажется, когда уходит любимый человек, когда начинается сплошная полоса неудач, озлобленности на мир и ошибок. Тогда в душе зарождается неверие, разочарование, а зачастую и падение. И кто знает, что случилось бы с Тамарой завтра, чем бы она жила и чем дышала, не повстречайся ей на тёмной улице одиноко бредущий Витька. Она и заговорила-то с ним лишь для того, чтобы приглушить в себе стон, который обитал внутри, как колокольный звон живёт в колоколе до поры до времени. Заговори с ней Витька сам — промолчала бы, а то и ответила грубостью, обсмеяла бы: алкаш несчастный! Но ей вдруг чуть ли не до слёз стало жалко его, а, может, это была жалость к себе самой: здесь, в огромном мире, они были словно две пылинки, прибившиеся друг к другу.
Витька проводил её домой. У калитки они постояли, поговорили ни о чём и обо всём, над чем-то посмеялись, а когда он собрался уходить, она подала ему руку и сказала: «Ну, ты заходи в гости… как-нибудь… соседи ведь… почти…». Он спросил: «А можно?». «Раз приглашаю, значит, да, — ответила она. — Можешь даже завтра: я работаю в первую смену» «Я — тоже», — обрадовался Витька. Потом он быстро, почти бегом, летел домой. Казалось, чем быстрее он идёт, тем быстрее пройдёт время, обратится в ничто, и настанет завтрашний день. На работе он часто смотрел на часы и удивлялся, как быстро движется время, ловя себя на мысли, что прошлые желания отодвинулись, стали далёкими, как мираж, и теперь он живёт одной-единственной мыслью. Дома Витька необычно долго брился, наглаживался, одевался и даже галстук примерил, но, подумав, отбросил за ненадобностью: вдруг ещё за пижона примет. Появилась даже мысль о цветах: сорвать в палисаднике несколько штук, что ли? Да у неё такого добра и у самой полно. С тем и пошёл.
Она стирала во дворе, а, когда он появился, смутилась, вытерла руки о наброшенное на плечо полотенце и, кажется, обрадовалась, как Витьке показалось. Пригласила его в дом, включила телевизор — «Посиди, я сейчас» — и всего через несколько минут вышла из соседней комнаты, накрашенная, в цветном платье. «Красивая какая», — подумал Витька. «А он — ничего», — подумала о нём она. В тот вечер им было хорошо вместе, и каждый знал об этом. За окном яркими гвоздиками фонарей расцветала полночь. Взрывал тишину резкий лай собак, бились о стекло бабочки, летя на призыв недосягаемых источников света. А в комнате, отделившись от всего мира, словно на необитаемом острове, сидели, сцепившись руками, два человека…
ГЛАВА 16. НОВАЯ ВЕРСИЯ
Соседей по камере, как и отца с матерью, не выбирают, тем более в следственном изоляторе. Это здание относительно мизерных квадратных возможностей вместило в себя столько грехов и пороков, что как бы сконцентрировало в себе все человеческие неурядицы и отклонения. Но даже здесь, на этом островке преступного мира, он чувствовал себя не ко двору: с ним поначалу не разговаривали, а он постоянно ощущал на себе хмурые изучающие взгляды, сжимался и уходил в себя. Однако любопытство брало верх. Сначала к нему подсел один, небритый, с замусоленным окурком, сам похожий на этот окурок, выпивоха, семейный дебошир. Он сидел за избиение жены, и если бы ему задали вопрос, как это случилось, он непременно бы ответил, загибая пальцы в определённом порядке — жестом, свойственным подобным людям, ударяя себя в область горла: «Да она, проклятая, подвела». А она, проклятая, подводила здесь многих: шофёр, совершивший аварию, сосед, вонзивший нож в соседа, мальчишка, перебравший на празднике и принявший участие в групповом изнасиловании. И только он один, убийца, сидел «по трезвяни», ещё и оттого будучи объектом всеобщего любопытства.
Он не отмалчивался, рассказывал, вместе со всеми смаковал подробности. Но рассказывал словно не о себе, будто листал страницы прочитанной когда-то в детстве страшной книги, забывал, перелистывая страницы, останавливался взглядом на мёртвых лицах. Временами его вызывали на допрос, и там он опять рассказывал.
Несколько дней назад состоялся первый следственный эксперимент. Его соединили наручниками с милиционером крупного размера, и он окончательно понял, что теперь вся его жизнь зависит от них, людей, которых он тщательно избегал, боялся, как когда-то зависела жизнь поруганных им женщин от желания его, убийцы. Теперь он в их руках, и они вольны с ним делать, что угодно, как представители закона. Он покорился, сник, послушно ходил за своим «сиамским близнецом» (его фамилия была, кажется, Ребиков), ощущая себя бесправной частицей той огромной машины, под колёса которой он бросил себя сам. Небритый, похудевший, небольшого роста, теперь он являл собой весьма жалкое зрелище и никак не был похож на грозного убийцу, образ которого долгое время рисовал в своём воображении город.
И всё же город его узнавал. Во время проведения следственного эксперимента он встречал среди зевак знакомые лица, их глаза смотрели презрительно: попался? В глазах некоторых было недоумение: как ты мог? И ненависть. Он воспринимал это как должное. Он встречался почти со всеми, кто проходил по делу: со свидетелями и родственниками убитых. Не было встречи только с родными Веры. Делалось это сознательно: родители девушки, особенно отчим, будучи по натуре человеком очень горячим, не могли спокойно смотреть на человека, лишившего жизни их дочь. Позднее, на суде, отчим, едва сдерживая слёзы, вскрикнул: «Отдайте мне его, я разорву его собственными руками!». Безгранична была и боль других родственников, но теперь, когда всё произошло, их надежда заключалась в том, что убийца поплатится по закону и поплатится ни чем иным, как собственной жизнью. Вера в карающий меч закона сдерживала их желание отомстить за смерти близких немедленно, сейчас же.
Эксперимент в парке длился достаточно долго. Вот у этих деревьев, где свалены в кучу полусгнившие брёвна, он разговаривал с Верой в последний раз. Во что она была одета? Точно, на ней была светлая кофточка с пуговицами и чёрная юбка. Он помнил её голос: «Я не верю тебе, ты всё придумал!». Вот здесь, под кустом, он оставил её мёртвое тело и убежал не оглядываясь. На этой скамейке он курил, приходил в себя. В туалет, стоящий неподалёку, он выбросил вещи предыдущей жертвы, женщины, что убил на улице Туснолобовой, которая, как он загадывал, свернула налево, тем самым неосознанно лишив себя жизни. Сейчас здесь работала ассенизаторская машина — пытались достать улики. Вытащили костюм трикотажный, долго промывали из шланга, струя билась в распластанную на земле одежду, постепенно вырисовывая белые клетки орнамента на юбке и рукавах кофты. Костюм был именно тот, его опознали свидетели. Платок был обнаружен на шее задушенной Веры, а остатки зонта — красного в белый горошек — у него дома. Дома, порог которого ему, убийце, никогда больше не дано перешагнуть.
Вернувшись в камеру, он испытал некоторое облегчение и был даже рад встрече с сокамерниками. Тюрьма жила своими, свойственными ей законами. По ночам сквозь коллективный храп доносился тихий перестук: работала тюремная рация — это общались между собой так называемые подельники, искали связи знакомые, делились новостями и подробностями допросов. Иногда в их камеру попадали записки от сидящих тут же, за стенкой. Периодически кого-то вызывали на допросы, очные ставки. Кто-то ждал своей участи, перебирая в памяти подробности своего преступления (хотя именно так его называли редко), ожидая суда и приговора. Кто-то, уже осуждённый, ждал этапа и переезда на «постоянное место жительства» в одну из зон. У него подельников и знакомых поблизости не было. Он был один. Совершенно один.
Но вчера в его жизни произошло событие, всколыхнувшее всю его душу: ему дали свидание с матерью. Он не просил об этом, более того, очень боялся этой встречи. Внутренне он смирился, окаменел, вырабатывая безразличие, равнодушие к случившемуся, он гнал от себя мысль о раскаянии, о жалости к пострадавшим, о своей конченой жизни. Он боялся посмотреть в глаза матери, ибо только в её взгляде для него был высший суд, суд той, которая произвела его на свет, выкормила собственной грудью. И вдруг — это свидание.
Они не смотрели в глаза друг другу, разговаривали тихо, медленно расставляя фразы, словно растягивая отпущенное для свидания время. И если бы у него хватило сил поднять глаза, он увидел бы во взгляде матери такую боль и вину за сына и перед сыном — где-то недосмотрела, где-то недопоняла, — что жить после этого взгляда ему не захотелось бы вовсе. Но он смотрел в сторону, останавливая взгляд на конвойном, словно тот был здесь главным действующим лицом.
Во время свидания в комнату входили люди и сотрудники. Он услышал знакомый голос и сначала не поверил, но потом всмотрелся, и все сомнения рассеялись: это был Левин, вроде бы даже не просто знакомый, а чуть ли не дальний родственник. Постепенно до его сознания дошла фраза матери: «А Витька-то Попов, дружок твой, повесился. Схоронили недавно, мать убивается». С той минуты появление Левина и известие, принесённое матерью, словно переплелись в его мозгу.
Уже позднее, в камере, он вдруг понял, что нащупал пока робкий, непрочный путь к спасению, соломинку, за которую должен ухватиться обеими руками. Витька Попов повесился… А ведь они были чем-то сродни, вечно неустроенный, невезучий Витька и он, внешне добропорядочный и положительный, а в душе… Но больше Витька был близок ему всё же по детству: флаги, барабаны и два пай-мальчика, любимцы публики. В последнее время они встречались редко, но всё-таки встречались, были тому и свидетели (он привык к «юридическому» течению мысли). Помнится, даже в день последнего убийства, а, может, не последнего? — всё в голове смешалось — они виделись и даже разговаривали минут пятнадцать, правда, о чём — он совершенно не помнил, да и имеет ли это сейчас значение? Сейчас значение имеет совсем другое.
Найдя листок бумаги (его одолжил тот алкаш с неизменным окурком в руке, испытывавший к убийце, похоже, какую-то странную симпатию), он начал сочинять записку Левину. Писал о том, что не убивал, точнее, убивал, но только одну женщину, вторую, в чём глубоко раскаивается и готов нести за это ответственность по закону, что он всё брал на себя, стремясь сохранить жизнь истинному преступнику, боясь, что им «пришьют» групповое дело, и тогда несдобровать ни тому, ни другому. Он писал о том, что решил рассказать всю правду после свидания с матерью, видя, как она мучается и как он нужен ей именно сейчас.
Он называл имя подлинного убийцы — Виктор Попов, который после содеянного каждый раз приходил к нему и подробно описывал свои преступления. Более того, он брал у него одежду, плащ-палатку и молоток, всякий раз аккуратно возвращая вещи на место. Он, убийца, боялся Попова, потому что тот постоянно угрожал «заложить» его за убийство той женщины в районе улицы Советской (он проговорился об убийстве совсем случайно, а Попов поймал его на слове, и после этого у них установилось такое молчаливое «содружество»). Он знал о преступлениях Попова всё до мельчайших подробностей, потому что тот не только рассказывал, но и показывал места, где он нападал на женщин и убивал их. Он рассказывал, что жертвы говорили, о чём просили, во что были одеты. То есть он был единственным другом и объектом словесного вдохновения Попова.
Их настолько крепко связывала эта тайна, что они неосознанно стали применять элементы конспирации: нигде не появлялись днём вместе, встречаясь, здоровались и тотчас же проходили мимо, в разговорах, если таковые случались, отзывались друг о друге весьма равнодушно…
Строки из приговора: «Из показаний свидетелей… видно, что Щербаков, узнав о смерти Попова, бурно радовался этому событию, говорил, что ещё повоюет, сумеет выкрутиться, что теперь у него руки развязаны, хотя до получения известия о смерти Попова Щербаков признавался сокамерникам, что именно он совершил убийство шести женщин и что ожидает за совершённые преступления исключительную меру наказания. Однако уже через несколько часов он пишет Левину записку, в которой указывает, что убийство пяти женщин совершил Попов, а он — лишь одно убийство у школы № 22, пытаясь убедить Левина в своей невиновности».
ГЛАВА 17. В ПОИСКАХ ИСТИНЫ
ebooksa