— Какие заработки? Все его заработки — железо. Что подберёт, с того и живёт, ты же знаешь. Они в шахту полезли. За железом.
— Такого быть не может, баба Аня, кто ж их туда пустит, да ещё и воровать? И шахта закрыта с субботы, ты напутала что-то.
— Да не в «Глубокую» они пошли. Приехал коммерсант из города, бригаду, сказал, набирает. Нужен слесарь толковый. Разбирать что-то, я особо не прислушивалась. Витенька и согласился, руки-то ещё помнят, хоть и пьёт часто. Денег пообещал, мой и пошёл.
— И не сказал, когда вернётся?
— Говорил, каждую ночь спускаться буду, а отсыпаться потом целый день.
— Куда спускаться? Его же с треском выгнали за пьянку!
— Говорю же тебе — не на «Глубокой» они работали, на «Молодогвардейской».
— Интересно… как так? Она же закрыта давно, там затоплено почти всё.
— Городской говорил, мол, не глубоко пойдёте, металл поднимете из сухой выработки — и свободны.
Матвеев поначалу не смог справиться с роем мыслей, ворвавшимся в голову. Нестерпимо заболел затылок, как тогда — после аварии.
— Вась, ты же всё знаешь, посмотри, живой он хоть, чего пропал?
Кондратьич сел рядом, наклонившись вперёд, обхватил голову руками и заревел, как белуга.
— Что это с тобой, Вась? — баба Аня уже не думала о своих тревогах, — Матвеев производил впечатление сбежавшего безумца.
— Иди, иди Трофимовна, не вижу я его, не могу ничего сказать.
— Хоть жив-то?
— Иди! Я не знаю! Не знаю! Не зна-а-ю!
Перепуганная старушка боком попятилась в сторону ворот.
— Вась, как увидишь что, скажи мне, ладно?
— Ладно, ты иди, не обращай внимания, баба Аня, голова сильно разболелась.
— Бедный ты, бедный, всё никак шахта тебя не отпустит, уж столько лет прошло…