К русским — у Токарева было странное отношение, и оно совпадало с настроением многих в Одессе. С одной стороны, если бы Токарева спросили, кто он — русский или украинец — он бы сам определил себя как русского — если дело, конечно, было бы не на собеседовании с очередной аттестационной комиссией. Украинцем он себя в душе не считал, как не считал и Одессу украинским городом — украинского, откровенно говоря, тут мало было, почти совсем ничего. Почти три десятка лет, прожитых в украинской державе — наполнили Токарева весьма мрачными мыслями о ее возможном будущем… точнее, его отсутствии. Токарев, как и все более — менее умные люди в Нэзалежной понимали, что бесконечно эта вакханалия продолжаться не может. Если воровать, воровать, воровать, воровать, и ничего не вкладывать, не производить — то может, рано, может, поздно — но ресурс кончится. И начнется развал государства — всамделишный, а не тот опереточный, которым все время пугали. Развал, когда будут бить не по паспорту, а по морде, когда те кто вынужден здесь оставаться — возьмут оружие и придут поговорить по душами с теми, кто не успел на последний самолет, поговорить за жизнь и за страну — и никого уже не будет колыхать, честно ты бабки заработал или наворовал. Убивать будут не за что-то конкретно, а вообще — за то, что у тебя есть дом, джип, за то, что ты откосил от АТО потому, что у тебя были деньги, да и просто так — за то, что ты живешь лучше, чем живут они. Развал этот — по уму можно было предотвратить только одним способом — присоединиться к России, как Крым. Потому что сами они уже ничего не сделают, потому что в дерьме — брода нет.
Но одновременно с этим — Токарев был против того, чтобы присоединяться к России. Частично потому, что боялся будущего в составе России — придут новые люди, заберут все их темы, места им не останется. А его будущее — в лучшем случае у московских в шестерках, в худшем — зона, и возможно, пожизненное, потому что все им содеянное за время службы в полиции — тянет на высшую меру. Кроме того — Токарев сам никогда бы в этом не признался — но он был напуган теми, кто устроил кровавую бойню в Одессе второго мая 2014 года. Их наглостью и нарванностью, нерассуждающей готовностью громить, жечь, избивать, убивать. Их было относительно немного — но они были сплочены, мотивированы, люто ненавидели, их нельзя было купить за деньги, и они были уперты — если что-то решали, то шли до конца. И стволы у них были. Токарев не знал, как иметь дело с такими, но знал, что если эти уроды устроят шабаш с подожженными шинами на Еврейской, и потребуют снять его, Токарева — то власть его снимет. И власть не будет за него заступаться, она его снимет — потому что власть тоже не знает, что делать с этими нарванными и люто ненавидящими. И тоже ссыт. А если ссыт власть — то, что такого в том, что и он ссыт?
Машина шла вперед, раскачиваясь как лодка в шторм на разбитой дороге. Из кабины водителя — перекрикивая шум мотора, доносилась задорная мелодия…
… Вставай, Донбасс,
Прогоним хунту вместе!
Вставай, Донбасс,
Ты станешь новым Брестом!
Вставай, Донбасс,
Вставай, мой край родной!
Вставай, Донбасс,
Россия-мать с тобой!
Мама, жизнь продолжалась от Донецка до Одессы,
И зеленели города, возили уголь поезда,
Дымили трубы, как всегда
Мама,
как в сорок первом, с запада пришли к нам бесы,
Стоят уже у всех дверей,
Стреляют в жён и матерей,
Сжигают заживо людей…
Треснул разряд — и полковник заорал от боли и неожиданности — кто-то ткнул его разрядником прямо в почку. Боль была страшной…