—
Тайберн
В мае месяце 1601 года лондонский палач по имени Беснэч соорудил высокий эшафот, украсив его дорогой красной тканью с золотой бахромой — предстояла казнь знатной персоны.
Персона прибыла в сопровождении шести вооруженных солдат и двух священников. Ею оказалась девушка с длинными и пушистыми светлыми волосами, заплетенными в косы; тело красавицы облегала белая туника из чистого льна, а, по привилегии, ей оставили на ногах обувь из тонко выделанной кожи. Священнослужители расстались с ней у подножия эшафота, а вверх по крутой лестнице, покрытой алой шерстяной тканью, ее сопроводили только два стражника. Потом солдаты поспешно спустились вниз и заняли место в тени эшафота.
Хью Беснэч, палач, усадил девушку на скамеечку с мягкой подушечкой из красного шелка и застыл в ожидании.
Толпа начала роптать, ибо ей не терпелось насладиться мучениями красотки. Я не знала, какое преступление она совершила. Впрочем, меня это не интересовало.
Наконец, короткий призыв трубы возвестил о прибытии человека, которого ждали. То был судья Хандрингэм — ему вменялось зачитывание приговора и утверждение порядка казни.
Я ненавидела тщеславного судебного чиновника, похожего на уродливого и жирного енота. Он, прихрамывая, подошел к осужденной и помахал пергаментом, который держал в руке, перед ее лицом.
Поступок возмутил меня своей бестактностью.
Беснэч рассмеялся, также нарушив правила приличия и гражданский долг.
Не знаю, что провозглашал судья, водя пальцем по строкам на пергаменте, но приговор, несомненно, содержал ужасные вещи, ибо девушка принялась испускать жалобные стоны и ломать от отчаяния руки.
Увидев, что Беснэч протянул руку к сумке из красной кожи, висящей у него на поясе, я поняла, что он собирается извлечь стальные инструменты, предназначенные для сдирания кожи с лица жертвы.
Он выхватил длинное шило, которым собирался проткнуть щеки осужденной, но в этот миг меня осенила замечательная мысль.
Я призвала дух травки и устремила пристальный взгляд на Хандрингэма, Беснэча и тяжелые светлые косы девушки.
Косы немедленно взметнулись вверх, словно плети хлеща воздух и издавая сухие щелчки — ха-ха, меня разбирал смех! — потом оплели шеи судьи и палача.
Осужденная потеряла сознание, но косы держали крепко и трясли парочку, будто судья и палач были соломенными куклами, пока не удавили их.
— Чудо! Чудо!