В октябре установилась сырая и туманная погода. Николас Абадон решил обосноваться в комнате, когда-то служившей его отцу кабинетом для осмотра пациентов. Он разжег угольные брикеты в небольшой печурке и устроился в кресле, повернувшись лицом к висевшему на стене портрету, написанному художником, считавшимся знаменитостью в последней четверти XIX века.
На портрете был изображен мужчина с черной бородой и жестким взглядом, одетый в строгий сюртук.
— Здравствуй, отец, — сказал Николас, — вот я и вернулся.
Он раскурил сигару и плеснул в стаканчик немного виски.
— Я должен был вернуться раньше, гораздо раньше, чтобы разбить вам голову ударом кочерги, но это было бы жалкой местью ребенка. Вы заслуживаете большего, мой отец. Скажем, несомненно заслуживаете… Я знаю, что вы сейчас слышите меня, вы не могли поступить иначе.
В то время мне было четырнадцать или пятнадцать лет. Когда наступал вечер, я проходил вестибюлем, обычно очень плохо освещенным. Я входил в эту комнату, где сидели вы спиной к огню и полировали скальпели, сверкавшие, словно лучи луны.
Я вскрикивал:
— Мне страшно!
— Чего ты боишься? — спрашивали вы.
Я не знал, что ответить, и говорил, что меня пугает что-то очень страшное.
После этого вы снимали со стены свой охотничий хлыст и избивали меня до крови.
— Я должен научить тебя ничего не бояться, — говорили вы.
Однажды заснув, я вскоре проснулся с диким воплем.
Слуги никогда не оставались на ночь в нашем доме, и я принялся звать отца. Он почему-то не появлялся.
Я знал, ЧТО В МОЕЙ КОМНАТЕ НАХОДИТСЯ БОЛЬШОЙ УЖАС, но не мог определить, что именно пугает меня. Я вскочил с постели и кинулся искать отца. В этот момент отворилась входная дверь, и вошли вы.
Ваше черное пальто намокло от дождя, и с бороды стекали струйки воды.
Первой вам под руку попалась толстая трость с серебряным набалдашником; она успешно заменила охотничью плетку, и у меня оказались сломанными два ребра.
С того момента я был безжалостно брошен на растерзание ужасу.
Мне было страшно, когда я проходил полутемным вестибюлем, когда входил в свою комнату, потому что ощущал нечто жуткое, что таилось за закрытыми дверьми; я боялся, засыпая под ледяными простынями, намокшими от моего холодного пота, я боялся моих снов и даже моментов моего пробуждения, несмотря на наступивший рассвет.
Вы наказывали меня все более сурово, все более жестоко, потому что мне не удавалось научиться читать, писать и считать так, как вам хотелось.
ebooksa