Немного не в себе — это было слишком мягко сказано. Думаю, если бы меня там не было, она сразу бы улеглась спать.
— Ублюдок! — повторила она несколько раз, кругами расхаживая по комнате.
Не знаю, кого она имела в виду — своего брата или Уорда. Потом она неожиданно повалилась на кровать и закрыла глаза.
— Где ваш чемодан? — спросил я и принялся выдвигать ящики, чтобы понять, сколько вещей предстоит упаковать.
— Под кроватью. Где ему еще быть, по-вашему?
Мне пришлось встать на колени, чтобы его достать, и она в этот момент вцепилась пальцами в мои волосы.
— Вы осуждаете, да?
— Что?
Я ухватил чемодан, а другой рукой разжал ее пальцы на своей голове.
— А как бы я еще могла вытащить из него координаты?
— И вам это удалось?
Но теперь она вдруг заснула или впала в прострацию, не знаю, что именно. Я положил чемодан на другую кровать и начал складывать в него содержимое ящиков. В основном там были теплые вещи, легкие хлопковые и шелковые платья, блузы, юбки, джинсы, колготки, трусы, бюстгальтеры, и все это пахло ею: смесью ароматов парфюмерии, пудры, пота и особенного запаха ее тела. К тому времени, когда я упаковал вещи из комода, а сверху сложил ее туалетные принадлежности, я с трудом смог закрыть чемодан. Я выставил его за дверь, сверху положив ее куртку и малиновое с золотистым пальто. Обувь! Я совсем забыл о ее обуви. И когда я сложил ее в полиэтиленовый пакет, который нашелся под туалетным столиком, я положил руку ей на плечо, собираясь ее растолкать. Но вместо этого я уставился на нее, вспоминая тот миг возле «Катти Сарк», когда мы с ней в первый раз встретились глазами.
Она казалась такой спокойной и расслабленной, лежа с закрытыми глазами, с лицом, лишенным всякого выражения, — просто цветущая здоровьем безупречная плоть, слегка смуглая кожа, как Мадонна, очень красивая. Жалко было будить ее. Она так тихо дышала, что ее грудь почти не поднималась, а губы казались полнее, чем я их помнил, рот шире, а едва выглядывающие зубы были белоснежными.
— Миссис Сандерби!.. Айрис!
Я легонько потряс ее плечо. Ее ресницы вздрогнули, и губы едва заметно шевельнулись.
— Мы уезжаем, — сказал я.
— Нет.
Ее глаза, ярко-синие, неожиданно широко распахнулись. Но в них никакого выражения, просто широко открыты, и их синий цвет очень насыщенный, почти фиолетовый.
— Только если он поедет.
Она говорила медленно, с явным усилием.