Ветер богов

– Назовите эту высадку прощанием с Корсикой.

– Но у вас не было намерения высаживаться здесь. Оно возникло в последние минуты, когда по левому борту крейсера показались берега острова.

– Инспекция корсиканских СС, – предложил Скорцени другую версию. – Устраивает? Нет? Вызвать самолет, который унесет вас на холодный север?

– С самолетом пока повременим, коль уж мы здесь.

Взойдя на ершистый гребень возвышенности, Фройнштаг с сожалением оглянулась на небольшой залив, плес которого отсюда, с высоты, казался совершенно неподвижным. Ей хотелось сразу же спуститься обратно к воде и искупаться. Пусть даже прямо в мундире, на виду у всех, кто способен видеть ее на отдалявшемся крейсере, который уже успел поднять на борт шлюпку и раздуть пары.

Жаль, что Скорцени не склонен был к этой курортной идиллии, поскольку вообще не склонен к чему бы то ни было, что не относится к триумфальному маршу «первого диверсанта рейха» по Европе, напомнила себе Лилия, сожалея, что не решится напомнить об этом же самому штурмбаннфюреру.

За рулем «виллиса» восседал командир первого батальона бригады корсиканцев штурмбаннфюрер Пауль Умбарт, что приятно удивило Отто и даже слегка озадачило. Он помнил этого корсиканского австрийца еще по тем дням, когда вместе готовили операцию по захвату Муссолини на вилле «Вебер». Дуче тогда казался вполне досягаемым, а пролив Бонифачо, отделявший ресторанчик «Солнечная Корсика» от южной оконечности Корсики, преградой, недостойной отважных «СС-корсиканцев». Безмятежные были времена, безмятежные.

– И вот вы опять на Корсике, господин гаупт… простите, штурмбаннфюрер, – оскалил Умбарт ряд широких, корявых, словно щиты крестоносцев после сражения, зубов. – Как это следует понимать? – вышел он из машины, чтобы лично открыть дверцу перед высоким гостем из Берлина.

– Пусть все решат, что по ту сторону пролива Бонифачо опять появился призрак дуче.

Они рассмеялись и похлопали друг друга по плечу, как давнишние друзья. Фройнштаг это удивило. До сих пор ей не приходилось видеть, чтобы кому-то взбрело в голову похлопать по плечу Скорцени. Была убеждена, что столь близких друзей у него попросту не существует. А по-настоящему близкие настолько хорошо знают характер обер-диверсанта, что не решаются фамильярничать.

– Муссолини – моя душевная рана, штурмбаннфюрер, – продолжал Умбарт в том же панибратском духе, считая, что равное звание позволяет ему и такую вольность.

– Забыл представиться, мадемуазель. Умбарт, – итало-австриец галантно склонил голову и предложил Фройнштаг место на заднем сиденье, рядом с Родлем. – Я имею право флиртовать с синьорой? – сразу же обратился он к Скорцени.

– Присмотревшись повнимательнее, вы обнаружите, что пытаетесь флиртовать не с синьорой, а с суровой фрау, давно известной в миру как офицер СС, – полусерьезно-полуиронично подсказал ему Скорцени.

«Это ж надо, чтобы у начальника отдела диверсий Главного управления имперской безопасности и задрипанного командира батальона корсиканцев был один чин! – по-своему отреагировала на интрижку новоявленного бонапартиста Лилия Фройнштаг. – Интересно, на каком словесном взлете Скорцени подсечет ему крылья? Причем сделает это так, что падение покажется корсиканцу вознесением души».

Это была тайная месть заносчивому корсиканцу, который не понравился ей с первого взгляда, первого произнесенного слова. И дело вовсе не в его внешности – морда у Умбарта, конечно, лошадиная, однако ничем не хуже тех, которые приходилось постоянно терпеть в своем окружении, пребывая в рядах доблестных СС.

Так уж случилось, что Лилия постепенно начинала ревновать Скорцени не только к женщинам, но и к каждому, кто попытается хоть чуточку приблизиться к «первому диверсанту рейха», добиться его расположения. Фройнштаг вполне осознавала, что в этой ее ревности проявляется нечто маниакальное, однако ничего поделать с собой не могла.

– Муссолини – мое поражение, господин Скорцени, – назойливо повторил Умбарт, включая зажигание и берясь за руль. – Я прочел почти все, что было написано о вашей операции на вершине Абруццо. Точнее, все, что смог раздобыть на наших корсиканских задворках.

– Начнете признаваться в искренней зависти, – прогромыхал таким знакомым Умбарту голосом «самый страшный человек Европы».

– …И восхищении, штурмбаннфюрер, и восхищении. Одно непонятно: почему вы не согласились взять меня в свою команду, – задержал он на Скорцени свой взгляд дольше, чем того требовала ситуация.

– Бросьте, Умбарт, – сморщил свой угрюмый шрам Скорцени.