Вернувшись в кают-компанию, Скорцени увидел, что обе женщины уже сидят за столом и спокойно о чем-то переговариваются. О своей недавней «ревностной» ссоре они позабыли, залпы разъяренных врагов их не пугали, а то, что происходило несколько минут назад на палубе, – воспринимали как небольшое приключение. За стол они вернулись в таком настроении, словно поднимались на палубу поразмяться и подышать свежим воздухом.
– Это произошло? – спросила Лилия Фройнштаг, прервав беседу.
– С вашего благословения.
– Тот взрыв? Нет? Попадание снаряда?..
– Это был не взрыв, – мрачно возразил Скорцени. – «Жгучий поцелуй истинной германки» – так теперь будет именоваться вознесение на небеса любого камикадзе.
– Романтичная традиция, – согласилась Мария-Виктория.
Внимание Скорцени привлекла книжка, накрытая ладонью унтерштурмфюрера. Испросив разрешения, он взял ее в руки и увидел, что это томик стихов Петрарки на немецком.
– Вот уж не догадывался, что вы увлекаетесь поэзией, Фройнштаг.
– Я тоже не догадывалась, что, готовясь к своей гибельной атаке, унтер-офицер Райс каждую свободную минуту брал в руки томик этого великого итальянца.
Скорцени открыл книгу в том месте, где лежала самодельная закладка, сделанная из страницы школьной тетради.
«Не знаю мира и не веду войны, – прочел он подчеркнутые карандашом строчки, – пылаю между страхом и надеждой; оставаясь холодным, как лед, взлетаю под небеса и ползаю по земле. Хочу обнять весь мир, но все ускользает из моих рук…»
– «Хочу обнять весь мир, но все ускользает из моих рук», – задумчиво повторила Фройнштаг. – Меня вдруг осенила странная мысль: жизнь зарождается из взрыва страстей и взрывом страстей завершается.
Лилия вопросительно взглянула на штурмбаннфюрера.
– Никогда больше не допущу вас к подобным странствиям, Фройнштаг. Становитесь мыслителем. Это опасно! Видит Бог, ни в одной армии мира такое не поощряется.
51
– Так сколько пленных бывает в колонне, которую водят по этой дороге на станцию?
– Иногда десять, иногда двенадцать.
Они стояли на небольшом куполообразном холме, посреди охваченного кольцом старинных дубов кустарника, и отсюда им видны были и часть хуторка из пяти усадеб, превращенного красными в лагерь для немецких военнопленных, и окраина станционного поселка, куда водили группу. Сама же дорога в этом месте как бы пробивала себе путь между двумя возвышенностями, а потому казалась диверсантам почти идеальным местом для засады.
– Какова же тогда численность охраны?
– С охраной туговато. Троих-четверых выделят – и то стонут, – угрюмо поведал пленник. – Их счастье, что немцы к побегам не очень охочи. Это наши, хоть в Польшу их загони, хоть в саму Германию, – все одно бегут. Эти же вроде как бы рады пересидеть здесь войну: не в тепле и сытости, зато и не под пулями.