…Заскрипела, открываясь, дверка воспоминаний, а из-за дверки послышался прокуренный голос деда Антипа:
– Барина в тот же день подняли на вилы, а тело потом повесили на самом высоком дубе. Вы тот дуб, мелкотня, все видели. Вот на нижней ветке и повесили. И болтался он тама до тех пор, пока полицейские из города не приехали и не сняли. А жена евонная сгорела в пожаре. Живьем, говорят, в часовне сгорела. Сам-то я того не видел, но знал мужика, который специально дверь той часовни завалил, чтобы никто оттуда не сбег. А другой мужик, шальной был, без царя в голове, красного петуха и пустил. Плеснул керосину – и делов-то!
Как же страшно Ольге было слушать этот рассказ! Каким диким и неправильным он ей казался! Одного закололи, другую сожгли заживо! За что так с людьми?
Они с ребятами не единожды задавали деду Антипу этот вопрос, и всякий раз он, обычно болтливый без меры, отмалчивался, а если и отвечал, то коротко:
– Знать, было за что. Просто так у нас никто смертоубийство творить не станет. Знать, был на них какой-то страшный грех.
А у бабы Гарпины Ольга спрашивать не решалась, боялась рассердить. Эту страшную историю баба Гарпина вспоминать не любила, а за лишнее любопытство могла и полотенцем перетянуть. Лишь однажды сказала, не глядя в Ольгину сторону:
– Ты узнаешь. Придет время, все вспомнишь и сама будешь решать, грех то был или не грех, а я никому судьей быть не хочу, хватило мне…
Кажется, тогда первый и единственный раз Ольга увидела бабу Гарпину плачущей. Всего одна только слезинка скатилась по морщинистой щеке, а ей тоже хватило, чтобы запомнить на всю жизнь. Слезинку запомнила, а почти все, что бабушка рассказывала, забыла.
– …Как погибли? – прорвался сквозь воспоминания голос старухи.
– Хозяина усадьбы закололи, а его молодую жену сожгли заживо.
– За что же с ними так? Откуда такая нечеловеческая жестокость?
Нечеловеческая жестокость? И это говорит женщина, которая существует возле человека, которой распоряжался казнью ни в чем неповинных людей, который сам был палачом сотен, если не тысяч!
– Я не знаю, – сказала Ольга, возможно, излишне резко, потому что старуха покосилась на нее неодобрительно. – У нас не любят вспоминать ту историю, – добавила она уже мягче, извиняющимся тоном. – Очевидцы и участники событий молчали, ничего не рассказывали. А сейчас их уже и нет, этих очевидцев. Но с тех пор место это считается темным, проклятым.
– Это не место темное, а люди. – Старуха покачала головой, встала из-за стола. – Оно даже на наших солдат влияет… – Она замолчала, долгим взглядом посмотрела в окно.
– Что-то случилось, фрау Ирма? – Ольга вспомнила встревоженные лица часовых. – Снова это… животное?
– Наверное, можно и так сказать. – Старуха потерла ладонь об ладонь паучьим каким-то движением. – Животные нападают, а люди медленно сходят с ума. Те, что послабее, не такие, как мы с вами. – Она снова уставилась на Ольгу, сказала без единой вопросительной нотки: – Вы ведь тоже очень особенная женщина, фрау Хельга. Я сразу это почувствовала.
– Что именно? – Ольга очень старалась казаться растерянной и удивленной. Вот только получилось ли?
– Вашу силу. Знаете, у меня с детства есть этот дар – видеть людей насквозь. Это и у меня, и у Отто наследственное: у меня сильнее, у него слабее. Но даже его дара хватает, чтобы понять, кто ему враг, а кто друг. На допросе хватает обычно несколько минут, чтобы все понять.
– Это как гипноз? – спросила Ольга просто, чтобы не молчать, чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Наверное. – Старуха пожала острыми плечами. – Кого-то я вижу, а кого-то, вот как вас, например, прочесть не могу. Как думаете, хорошо это или плохо?