– Открывай!
Люк открылся с пронзительным скрипом. Оба они – и Ольга, и Григорий – меж воли отшатнулись, ожидая самого страшного, ожидая непоправимого.
Шли мгновения, но ничего не происходило, никто не пытался выбраться наружу, никто не пытался на них напасть.
– Еще светло же, да? – сказал Григорий не слишком уверенно. – Может, они только ночью?
Ольга покрепче перехватила осиновый кол, сделала осторожный шаг к котлу, склонилась над люком. Вот сейчас она почувствовала запах. Тот самый – удушливо-сладковатый. От Зоси, от существа, что вернулось в Зосином обличье, пахло сырой землей. Значило ли это хоть что-нибудь? Ольга не знала.
Несколько мгновений ушло на то, чтобы глаза привыкли к темноте. Она скорее почувствовала, чем увидела, как Григорий встал за ее спиной, приготовился отразить нападение. Вот только никто не собирался на них нападать. Лиза… бедная девочка, которую она так и не смогла защитить, смотрела на нее с укором. Глаза ее были белесо-голубого цвета, смерть уже оставила на них свою печать. А Григорий был прав, когда говорил про раны и про то, что тела обескровлены. Но эти раны… они совсем не такие, как были на теле у бедной Зоси. Те – жадные, нетерпеливые, а эти расчетливые. Нетерпение убийцу настигло уже в самом конце, когда он добрался до сонной артерии. Нетерпение или опьянение отнятой жизнью.
Ольга стащила с руки перчатку, коснулась тонкого, полупрозрачного запястья. За спиной то ли застонал, то ли всхлипнул Григорий.
– Мне нужно убедиться, – сказала она, не оборачиваясь, всматриваясь в белое Лизино лицо, пытаясь пробиться сквозь холодную, мертвенную пелену небытия.
Ничего не вышло. Нет, кое-что она все-таки поняла.
– Эта девочка просто мертва, – сказала она, а потом сама же себя поправила: – Лиза. Мертва. – Нельзя обезличивать. Фашисты обезличивают, стирают даже память о своих жертвах, а она не станет. Она будет помнить каждого. Каждую…
– Вы уверены, тетя Оля?
– Я уверена.
Она уверена, а Григорий ей не верит. Ему нужны доказательства. Доказательства и гарантии.
– Все три?
– Погоди…
Чтобы дотянуться до второй и третьей, ей пришлось почти по пояс нырнуть в черное чрево котла. Было ли ей страшно? Нет, ей было горько и больно за этих несчастных девчонок, которым судьба отмерила такой короткий срок.
– Все три… – Она разжала онемевшие, заледеневшие пальцы, выпрямилась, отошла от люка.
– Откуда вы знаете?
Григорий смотрел на нее с ужасом.
– Я просто знаю, Григорий, – сказала Ольга твердо. – Они никому не причинят зла.