Так или иначе, если она склонна к самоубийству, доктор Фергюсон ни за что не выдаст ей рецепт. А рецепт ей нужен. И зачем она рот открывала?
— А вы знаете, что я никогда так не поступлю. Никогда. Он от меня не дождется.
— Он?
Дениз испепелила врача взглядом.
— Этот человек, который украл Томми. — И едва слова слетели с языка, Дениз поняла, что это правда: она не сможет. Черт бы все побрал. А она была так спокойна. — И с Чарли я ни за что не смогу так поступить.
Она, конечно, не сможет. И ведь где-то в самой глубине души она еще чего-то хочет от жизни, так? Разбросать по ветру осколки себя, посмотреть, не прорастут ли где-нибудь?
— И что вам сказал детектив Ладден?
— Вчера вечером или сегодня утром?
Получите, доктор. Теперь-то вы понимаете, как обстоят дела?
Пауза.
— И вечером, и утром.
— Сказал, что флоридская полиция делает все возможное. Он всегда так говорит. «Они делают все возможное, мэм» — весь из себя вежливый такой. А я же знаю — он думает, я психическая. Они все так думают.
— «Они все» — это кто?
— Да все. Вы считаете, у меня паранойя? Нет у меня паранойи. С кем ни встретишься, все так смотрят, даже сейчас — как бы и незаметно, но я-то вижу, — будто удивляются, будто…
— Что?
— Будто со мной что-то не то, будто нечего мне по земле разгуливать, я должна была…
— Что?
— Умереть. Потому что Томми умер.
Дениз впервые это произнесла и тотчас захотела взять слова назад. Они выпали изо рта, как стеклянные шарики, раскатились по полу — не догонишь, не соберешь.
И люди правы. Зачем ей дальше дышать? Все эти годы она держалась не только ради Чарли — ради Томми тоже: хотела остаться живой и здоровой к тому дню, когда он вернется.