Забытое время

22
18
20
22
24
26
28
30

Андерсон отвел глаза. Собака все сражалась с течением. Доплывет или утонет? Двое детей, скача в грязи, подманивали ее с другого берега. Запах речной гнили мешался с цветочным ароматом чая.

Энгзли прав. Андерсон рванул сюда не раздумывая. Вел его в основном инстинкт — взволнованный голос друга прорезал эти промозглые разлаженные месяцы, что последовали за смертью младенца, и Андерсона накрыло волной ностальгии.

Они с Шейлой обитали в параллельных преисподних и почти не разговаривали. Он проживал день за днем, изучал своих крыс, как следует фиксировал результаты, пил больше, нежели следовало; в основном чувствовал, что и сам не лучше подопытных паразитов. Если вдуматься, в крысах жизни будет побольше.

Мальчишеское воодушевление Энгзли прилетело через океан воспоминанием о том, что и он, Андерсон, некогда питал интерес к жизни и, быть может, интерес этот снова пробудится, если рискнуть; и вдобавок это побег, передышка — то самое, чего Андерсон еженощно искал на дне стакана.

— Я узнал про потрясающую штуку. Еще одна Шанти Деви, — возвестил Энгзли по телефону, и Андерсон, услышав это имя, рассмеялся впервые за много месяцев. — Я, разумеется, оплачу тебе дорогу. Ради науки.

— Езжай, — сказала Шейла. Глаза красные, в глазах упрек.

И Андерсон вцепился в этот шанс, в эту передышку. Он рискнет. С облегчением слинял из Коннектикута, где грядет Рождество и живет сердитая, убитая горем жена. С Энгзли он своими обстоятельствами предпочел не делиться.

— Шанти Деви, — теперь произнес Андерсон вслух. Наверняка пустышка, ясно же. Однако имя тоником пролилось на язык, унесло на десятилетие назад, вернуло привкус пива и юности. — Что-то мне не верится.

Энгзли просветлел:

— Мы затем и едем. Чтобы верить и не требовалось.

Андерсон отвел взгляд от его пылкого лица.

Косматая собака одолела реку и по грязи вскарабкалась на дальний берег. Отряхнулась, и дети с визгом бросились врассыпную, увертываясь от грязных капель, что закрутились и засверкали в воздухе.

— Никаких кукол, — сказал Андерсон.

Энгзли похлопал его по руке:

— Ты, главное, на девочку посмотри.

Девочка жила в деревне, в нескольких часах езды к северу от Бангкока, в провинции Утхайтхани. Моторка профырчала по окраинным трущобам, затем мимо обиталищ побольше, уже сельских деревянных домов с крохотными деревянными храмами на оконечностях пирсов — санпрапумами, домами для мертвых. Урожай уже собрали, и рисовые поля по берегам были буро-золотые — лишь кое-где пасся водяной буйвол или стояла лачужка. Мысли уступили место картинкам, и те утешили Андерсона; он скользил по воде, точно белая рука. Дал о себе знать джетлаг, и Андерсон задремал сидя, убаюканный хриплым, ровным ревом двигателя.

Проснулся пару часов спустя — солнце палит, воздух в легких горяч и тягуч. Вспомнил, что приснился ему младенец. Во сне Оуэн был целый — на Андерсона задумчиво взирало прекрасное дитя, голубоглазое, как Шейла. Потом ребенок сел, потянулся к отцу, как уже подросший мальчик, которым мог бы однажды стать.

Направлялись они в деревянный домишко на сваях среди густой листвы. Как Энгзли отличал этот дом от прочих таких же, выстроившихся вдоль дороги у пирса, — загадка, над которой Андерсон даже раздумывать не стал. В тени под домом старуха подметала земляной пол; под ногами у нее толклись бормочущие куры. Энгзли изобразил вай — сложил ладони, склонил голову, предъявив голую розовую плешь на макушке. Поговорил со старухой.

— Отец в полях, — затем сказал он Андерсону. — С нами беседовать не будет.

— У тебя тайский как? Приличный? — спросил Андерсон. Надо было переводчика нанять.