(не будучи, следовательно, сам явлением) в который нельзя мыслить ни как величину, ни
как реальность, ни как субстанцию и т. п. (потому что эти понятия всегда нуждаются в
чувственных формах, в которых они определяют предмет); стало быть, об этом объекте
совершенно неизвестно, имеется ли он в нас или вне нас и был бы он уничтожен вместе с
чувственностью или он остался бы и после ее устранения. Если мы желаем назвать этот
объект ноуменом, потому что представление о нем не имеет чувственного характера, то мы
вольны это сделать. Но так как мы не можем применить к нему ни одно из наших
рассудочных понятий, то это представление все же остается для нас пустым и служит лишь
для того, чтобы обозначить границы нашего чувственного познания и оставить место, которое мы не можем заполнить ни с помощью возможного опыта, ни посредством чистого
рассудка.
Итак, критика этого чистого рассудка не позволяет нам создавать новую область предметов, кроме тех, которые могут предстать ему как явления, и запрещает уноситься в
умопостигаемые миры, хотя бы даже только в понятие о них. Вполне простительное
заблуждение, которое очевиднейшим образом приводит нас к этому, но не может быть
оправдано, состоит в том, что применению рассудка вопреки его назначению придают
трансцендентальный характер, и предметам, т. е. возможным созерцаниям, приходится
сообразовываться с понятиями, а не понятиям-с возможными созерцаниями (на которых
только и покоится объективная значимость понятий). Причина этого в свою очередь
заключается в том, что апперцепция и вместе с ней мышление предшествуют всякому
возможному определенному расположению представлений. Поэтому, мысля нечто вообще
и определяя его с одной стороны чувственно, мы тем не менее отличаем общий и in abstracto представляемый предмет от этого способа созерцания его. При этом у нас остается способ