признать, что одних лишь категорий еще недостаточно для познания вещей в себе, и без
данных чувственности они были бы только субъективными формами единства рассудка без
всякого предмета. Правда, мышление само по себе не есть продукт чувств, и в этом смысле
оно не ограничено ими, но это еще не дает ему права на самостоятельное чистое
применение без присоединения чувственности, так как в этом случае мышление не имеет
объекта. Нельзя также считать ноумены подобным объектом, так как ноумен есть именно
проблематическое понятие предмета для совершенно иных созерцаний, чем наши, и для
совершенно иного рассудка, чем наш, стало быть, для такого рассудка, который сам есть
проблема. Итак, понятие ноумена не есть понятие объекта; оно представляет собой только
неизбежно связанный с ограничением нашей чувственности вопрос, не существуют ли
предметы, совершенно независимые от наших чувственных созерцаний. На этот вопрос
можно дать только следующий неопределенный ответ: так как чувственное созерцание
направлено не на все вещи без различия, то остается место для других различных
предметов, следовательно, они не отрицаются безусловно, но за неимением определенного
понятия (так как никакая категория для этого не пригодна) нельзя также и утверждать, что
они суть предметы для нашего рассудка.
Таким образом, рассудок ограничивает чувственность, не расширяя этим своей
собственной сферы, и так как он предупреждает чувственность, чтобы она не притязала на
знание вещей самих по себе и занималась лишь явлениями, то он мыслит предмет сам по
себе, однако только как трансцендентальный объект, который составляет причину явления