невозможны. В самом деле, способ нашего чувственного созерцания, каким нам даются
предметы, есть условие объективного применения всех наших рассудочных понятий, и если
мы отвлекаемся от этого созерцания, то наши рассудочные понятия не имеют никакого
отношения к какому-нибудь объекту. Даже если бы мы и допустили какой-нибудь иной
способ созерцания кроме нашего чувственного, то все равно наши функции мышления не
имели бы никакого значения для него. Если же под умопостигаемыми предметами мы
подразумеваем только предметы нечувственного созерцания, к которым наши категории, конечно, неприменимы и о которых мы поэтому никогда не можем иметь какое-либо знание
(ни созерцание, ни понятие), то в этом чисто негативном значении ноумены, разумеется, должны быть допущены: в этом случае ноумен означает лишь, что наш способ созерцания
направлен не на все вещи, а только на предметы наших чувств и поэтому сфера его
объективной значимости ограниченна, так что остается еще место для какого-то иного
способа созерцания и, следовательно, также для вещей как объектов этого способа
созерцания. Но в таком случае понятие ноумена-проблематическое понятие: оно есть
представление о вещи, о которой мы не можем сказать ни то, что она возможна, ни то, что
она невозможна, так как мы не знаем иного способа созерцания, кроме своего чувственного
созерцания, и не знаем иного вида понятий, кроме категорий; между тем ни наши
категории, ни наши созерцания не подходят ни к какому внечувственному предмету.
Следовательно, мы еще не имеем права расширить в положительном смысле область
предметов нашего мышления за пределы условий нашей чувственности и допускать кроме
явлений еще предметы чистого мышления, т. е. ноумены, так как эти предметы не имеют
никакого положительного значения, на которое можно было бы указать. Нельзя ведь не